"свобода - это право назвать говном тех,
кого ты по-настоящему любишь".
Данила Давыдов
...Мне стреляться с родиной.
Л. Губанов
Дмитрий Кузьмин - известный издатель, составитель антологий, организатор литературной
жизни, также известен, хотя и менее именит, как поэт, критик и переводчик. Я
хочу написать о нём, потому что считаю его одной из самых важных и интересных фигур современной русской культуры, и потому что в течение семи лет наблюдал за его деятельностью, как со стороны, так и изнутри, являясь его соратником.
Нас познакомил поэт Данила Давыдов в начале 1998 года. Мы с Давыдовым учились тогда вместе в Литинституте, а Данила уже несколько лет знал Кузьмина, работал в его Литературная Жизнь Москвы - газеты, в которой публиковались отчеты практически о каждом литературном вечере в Москве. Однажды Кузьмин прочитал одну мою критическую статью в "Русском Журнале"и попросил Давыдова выяснить у меня, не хочу ли я сотрудничать в его газете. Я согласился, и Кузьмин пригласил меня на вечер Игоря Померанцева, проходивший в тогдашней резиденции кузьминского клуба "Авторник" в Малом Кисельном переулке. После вечера Данила познакомил нас, и мы втроем пошли, как сказал Кузьмин, "пить кефир" в заведение над аркой, ведущей к станции метро "Кузнецкий Мост". Кузьмин действительно пил кефир, которым ему пришлось угостить и нас с Данилой, поскольку у нас не было денег. За кефиром Кузьмин объяснял мне задачу его газеты и вообще его деятельности.
Я, подобно Кузьмину и двум его тогдашним соратникам Илье и Даниле, стал ходить на литературные вечера, а потом писал отчеты о них. Я довольно быстро воспринял стиль и идеологию его газеты, они мне были в целом близки - стремление описывать автора, исходя, в первую очередь, не из собственных смутных и субъективных эмоций, а из контекста, в котором тот зародился и фигурирует; отстаивание права писателя на сколь угодно рискованную и сомнительную инновацию, критика любого рода пассеизма в литературе и так далее. Всех авторов, в которых Кузьмин видел хотя бы минимальную, может быть, еле выраженную склонность к инновации, он привлекал, публикую либо в альманахе "Вавилон", либо поощряя каким-либо другим образом, в общем, так или иначе, следил за ними. Прокламировался общий "экологический" подход - создание большого метапространства, включающего в себя самые разные и в то же время взаимозависимые поэтики - всех авторов, кто может открыть что-то новое, независимо от масштаба этого открытия. Пространства, которое со временем, по мере успеха либеральных реформ и общей эмансипации населения, должно было утвердиться в качестве вполне магистрального культурного феномена, и сыграть таким образом важную и позитивную роль в российской культуре.
Итак, я ходил на вечера, писал отчеты. Нельзя сказать, что мы стали друзьями с Кузьминым, у нас были чисто рабочие, или соратнические отношения. Я разделял основные идеи и понимал, что мы занимаемся очень важным и прогрессивным делом. Когда я начал писать свои оригинальные стихи, Кузьмин с большим интересом отнёсся к ним, кажется, искренне и всем сердцем увидел что-то во мне, стал активно публиковать и пропагандировать. Я, в свою очередь, с большим интересом и, в целом, с симпатией наблюдал за ним как за человеком, поэтом и деятелем. Главным для меня было вот что - Кузьмин был и остаётся мощнейшим раздражителем для усреднённого русского культурного (бес)сознания. Он обладает качествами, которые более или менее сносны по отдельности, но в такой концентрации, как у него, обладают феноменальным эффектом.
Какие это качества? Перечислю их в произвольном порядке - гомосексуальность, еврейство, равнодушие к алкоголю и табаку, декларируемое и открыто реализуемое либертарианство, исключительная работоспособность, особенности личной поэтики. Во-первых, нужно сказать про работоспособность - во многом, благодаря этому своему свойству Кузьмин добился столь многого. Жюри премий, редакторы журналов, координаторы фестивалей хотят иметь дело в основном с готовым, уже более или менее рафинированным продуктом. Во все времена, и до сих пор, большая часть литературных функционеров вообще ориентировались либо на знакомые имена, либо на рекомендации. Найти в куче самотека свежего и спорного автора и взять на себя ответственность за публикацию - невероятно тяжело. И, безусловно, большую часть присланных рукописей все редакторы во все времена выбрасывали не глядя, наверняка тем самым просто пропуская множество стоящих авторов. Не этим ли объясняется консерватизм русской и литературы вообще? Кузьмин же, в силу крайней любознательности и интереса к чужому творчеству, способен перерывать огромные текстовые массы, чтобы найти там случайные, если так можно выразиться, "жемчужины". И благодаря этому свойству, конечно, даст сто очков вперед редакторам толстых журналов с их конформизмом и заторможенностью. Кузьмин также незаменимый человек в организации и проведении литературных вечеров, фестивалей и так далее, он делает эту работу с блеском и огоньком. Он любит быть на виду, но, например, литературный конферанс для него - такая же приятная и важная работа, как копание в творениях неизвестных молодых авторов. Всё эти свойства Кузьмина важны не только в частном, но и в общекультурном смысле. Он как-то сам объяснял: его часто призывают люди, которые хотят иметь кое-какие дивиденды на том или ином мероприятии, но не хотят особенно работать. Кузьмин с радостью берётся, и делает работу, сиюминутные пенки с которой снимают "заказчики", но в долговременной перспективе выигрывает он сам! И его идея. Это здорово, в этом, безусловно, есть огромная справедливость. Он как бы нарушает иерархию - чем выше ты поднимаешься по определённой лестнице, тем ты дальше от черной, "грязной" работы, тем больше дивидендов ты получаешь за счёт других. Кузьмин в этом плане редчайший тип - одновременно и чернорабочий и хозяин-идеолог, как бы получающий капитал с собственного труда. Таким образом он побеждает инертную, но тщеславную ипостась русского характера с помощью её же самой, и отчасти на ёе же поле - потому что она не может обойтись без него.
Кузьмин быстро понял, что нужно быть независимым, строить свою структуру, а не проникать в уже существующие. Это самое важное, что можно было понять 15 лет назад. Однако для того, чтобы привлечь внимание к своей структуре, нужно так или иначе задействовать в ней уже известных, статусных авторов. Создать автономную институцию, но постепенно сделать так, чтобы другие, уже существующие, были в каком- то хорошем смысле зависимы от неё. Опять же важно, что это "привлечь" и "задействовать" не было чистой прагматикой, а было следствием искреннего интереса Кузьмина к самым разным авторам и желанием так или иначе иметь дело с ними. Поэтому в самом начале своей издательской деятельности Кузьмин, наряду с книгами молодых неизвестных авторов, издал и несколько книг классиков позднесоветского андеграунда (Сапгира, Айзенберга и т.д.). Таким образом, система, создаваемая им, постепенно расширялась, приходили новые поэты. Он опубликовал множество авторов, которых, конечно, никто не принял бы, кроме него. И всех он по-настоящему искренне считал сильными авторами, никогда не публикуя никого, например, из личной приязни. Эта одна из омерзительных особенностей советской системы, когда авторов часто публиковали по знакомству, или просто из симпатии, это типично феодальный принцип. Конечно, такое есть везде и всегда, но в советское время этого было слишком много. Что, конечно, тоже не могло не сказываться на всём.
Нужно отметить, что конфликт Кузьмина с "советским" очень многосложен - ещё и потому что Кузьмин сам, по многим признакам (например, бабушка - переводчица Нора Галь) выходец из советской интеллигенции. Это как бы советский интеллигент, переросший в каком-то смысле, выпрыгнувший из своей прослойки. Скажем, его антагонист, Дмитрий Быков, тоже наследник советской интеллигенции, но он не перерастает и не переворачивает её представления о вещах, он просто делает их эффективными сегодня. Кузьмин же всегда подчёркивает свой конфликт с официальной советской культурой, однако, если представить Кузьмина, родившегося на двадцать лет раньше, то совершенно не факт, что он был бы в андеграунде. Может, он бы был редактором какого-нибудь журнала, прогрессивным деятелем советской культуры, изо всех сил боролся бы за интересных, стоящих авторов. (Написал и засомневался. Всё-таки, если бы Кузьмин был деятелем той культуры, то и культура должна была бы быть другая. Иначе она бы вытеснила его из себя. Или нет? Не знаю. Это только предположение). Факт в том, что Кузьмин зачастую нарочито ассоциирует себя с тем, неподцензурным пространством, заставляя предположить некое глубинное несовпадение и разрыв. Например, что касается эпохи самиздата, Кузьмин, на мой взгляд, довольно сильно кое-что передёргивает: он не раз говорил, что советский самиздат ошибочно представлять себе как абсолютно неструктурированное хаотичное пространство - ровно наоборот, он был чётко структурирован и т.п. Я думаю, что это явное преувеличение. Конечно, были некоторые кружки, очаги, были люди, вокруг которых всё так или иначе вертелось, но четко структурировано это пространство было, я думаю, разве что в архивах КГБ. Ну и в голове Дмитрия Кузьмина, который а) действительно очень хорошо знает эту литературу, б) хотел бы проецировать свои представления о том, как всё должно быть на другую, интересную ему, но далеко не во всём совпадающую с ним эпоху.
Интересно, что ближайшим аналогом Кузьмина в "Бронзовом веке" можно считать Константина Кузьминского. У них есть одно общее - невероятный интерес и чутьё к самой разной чужой поэзии, искреннее желание публиковать и пропагандировать её. Во всем остальном они антиподы: Константин - человек, полностью противоположный Дмитрию - это настоящий загульный пьяница, типичная богема, душевный раздолбай, со всеми издержками этой "душевности" - вопиющей субъективностью, особой любовью к непризнанным, недооценённым, и нелюбовью к успешным, пусть даже и суперталантливым авторам. Огромная разница между этими двумя людьми делается комичной, когда понимаешь, что они выполняют одну и ту же функцию - "собирание земель". Слово "функция", вероятно, взбесило бы Кузьминского. Однажды, переписываясь с ним, я начал пропагандировать ему некоторых "вавилонских" авторов, назвал имена, фамилии, адрес сайта. Любой, кто заходил на сайт "Вавилон", знает, что сайт устроен идеально, любого автора можно очень быстро найти. Кузьминский НЕ СМОГ разобраться с сайтом, не сумел найти авторов. В результате я послал ему ссылки. Его неприятие Кузьмина во всех проявлениях сначала тяжелейшим образом проецировалось на вавилонских авторов. И лишь постепенно, шаг за шагом, он принял, и даже, кажется, полюбил некоторых из них.
Таким образом, весьма сложные отношения Кузьмина с советской литературой придают особую ожесточённость его битве с ней. Задачей Кузьмина является включение авторов "Бронзового Века" в ряд уже признанных классиков Серебряного Века, далее - современных немолодых и недостаточно оцененнных авторов (таких как, например, Дмитрий Авалиани или Фаина Гримберг) - в контекст "Бронзового" века, и соответственно, молодых авторов "Вавилона" - в эту общую магистраль. Кстати, он против термина "Бронзовый Век" - полагает, что поэзия не деградирует от Золотого века к Серебряному и далее, а наоборот, прогрессирует. Прогресс определяется разнообразием поэтик. Соглашаться с этим или нет, зависит от того, как человек смотрит на состояние современного общества в целом. Если он считает, что мы находимся сейчас в Кали-Юга, в эпохе наибольшего погружения человеческого духовного вещества в материю, то, конечно, от этого разнообразия поэтик ему ни горячо, ни холодно, они всё равно что мыльные пузыри для него. Подробней об этом ниже.
Итак, главным достоинством стихов для Кузьмина является инновационность.
Обычно он употребляет это понятие как самоочевидное, хотя, оно конечно, не является таковым. Как же отличить новаторское произведение от "традиционного"? Почему некоторые буквально одержимы этим фетишем новизны, а некоторые равнодушны или даже враждебны к нему? Попробую объяснить по-своему.
Человек, читая те или иные стихи, каждый раз, сам того не осознавая, видит за ними некоторую группу людей. Эти люди могут быть ему знакомы или нет, они могут быть приятны, интересны, отталкивающи и так далее. Так происходит, потому что автор, когда пишет стихотворение, тоже бессознательно ориентируется на тех или иных людей. Искусство это всегда так или иначе отношение мышления к мышлению, это всегда общение - и, причем, не с небом, и не с книгами - не с абстракциями, а с людьми.
Если мне нравятся некие строчки некоего современного поэта, это значит, что я, сам того не осознавая, вижу за ними некую НОВУЮ группу людей. Эта группа не существовала прежде, она возникает в момент написания или чтения стихотворения, стихотворение высвечивает её, и чем сильнее я ощущаю эту группу, тем больше мне нравится стихотворение. Эта группа может иметь более или менее четкие границы, она может иметь скорее социальные или скорее культурные или эмоциональные признаки, но вероятнее всего, она так или иначе соединяет их. Таким образом, если традиционное стихотворение это как бы слепок с уже существующей группы, то новаторское - как бы микропроект будущей. Смешивая разные - языковые, эмоциональные, культурные и т.д. пласты, разные виды опыта, которые никто не смешивал прежде, поэт, безусловно, предлагает микропроект переустройства общества.
В каком случае человек остро жаждет поэтического новаторства, в каком случае им владеет этот фетиш "новизны"? Конечно, в том случае, если человека не устраивает та стратификация - социальная, этническая, идеологическая и т.п., которую он ощущает в обществе, и он - осознанно или нет - хочет иной, хочет, чтобы связи между людьми проходили по каким-то другим линиям. То есть, из стихийного социоэстетического познания и возникает желание читать новаторские тексты или делать их самому. Человек, имеющий консервативный вкус, безусловно, не желает никакого принципиального переустройства. Либо ему не нравится то, что перед ним сейчас, но он видит идеал в прошлом. Прочитав соответствующее стихотворение, он попадает в некое приятное и близкое ему - неважно, существующее сегодня или нет - сообщество. Это называется - "консерватизм". Именно здесь, я уверен, проходит реальная граница между пассеизмом, с которым борется Кузьмин и новаторством, за которое он борется.
Могу привести пример. Существует, например, поэт Львовский, которого я давно люблю, и которого так же любит Кузьмин, часто подавая его - по многим причинам - как визитную карточку "Вавилона". В своей поэзии Львовский фиксирует социальные, культурные и эмоциональные признаки определённого слоя. Это представители столичной русско-еврейской интеллигенции в возрасте условно от 25 до 40 лет, занятые, как и он сам, в передовых сферах - реклама, дизайн, журналистика, телевидение и т.д. Осваивать это поле Львовский начал в середине 90-х (хотя стихи-верлибры он, кажется, писал задолго до этого), то есть, глашатаем этого слоя он становился параллельно со становлением самого слоя - не отвечая на уже возникший запрос, а как бы развиваясь параллельно с ним. Его ближний круг составляют друзья - люди, близкие к нему не только по интеллектуальным, культурным, идеологическим но, в первую очередь, по дружеским, родственным или профессиональным свойствам. Наличие такой группы ни о чем не говорит, она есть у каждого поэта. Следующий круг - люди, совпадающие с этой группой почти по всем характеристикам, кроме одной - личное знакомство с Л. Это уже больший круг, потому что никакие побочные причины (личная связь, дружеская или профессиональная симпатия) не заставляют этих людей относиться к его стихам по-особому. Такой круг есть уже не у всех поэтов, он и является некой социальной базой, "группой" поэта Л. которой уже достаточно для того, чтобы назвать его состоявшимся, объективно хорошим поэтом.
Могут ли среди этих людей находиться люди, которые, если прочитают Л. то не полюбят или равнодушно отнесутся к нему? Конечно, да. Это значит, что какие-то личные негативные коннотации побеждают то общее, что он имеет с героем Л. Является ли этот круг единственной группой, способной воспринимать Л.? Конечно, нет. Во-первых, потому что есть люди, которые подпадают под него частично - скажем, работают в журналистике, но получают меньше, поэтому не посещают кафе, в которых герой Л. чувствует себя как рыба в воде, и атмосфера которых сильно определяет его оптику. А есть просто те, которые ездят на машине и, соответственно, лишены возможности пережить вместе с героем вечернее возвращение домой, которое тоже сильно определяют его постижение. Могут ли такие люди воспринимать Л.? Конечно, да. Хотя вероятность уже меньше, потому что больше вероятности, что личное победит. Есть следующие слои, которые хотя бы в чем-то одном пересекаются с исходной группой. Ну, допустим, просто живут в Москве, которая появляется в стихах Л. - ездят на метро мимо тех же станций. Наконец, есть отдельные люди, которые ни по одному признаку не пересекаются с исходной группой - мало зарабатывают, живут в маленьком городе, работают в больнице, не пьют кофе и никогда не слышали Леонарда Коэна. Могут ли они полюбить этого поэта? Они - нет, но любой из них - теоретически да, может. Почему? Потому что, как в первом случае нечто личное может побороть отсутствие общих обстоятельств, так и здесь - личные обстоятельства могут побороть отсутствие общих. Хотя вероятность этого, конечно, очень невелика. Собственно, как и в отношениях между людьми - человеческие пары сходятся обычно на общей социальной, культурной или интеллектуальной основе. Бывает так, что сходятся люди, не имеющие ничего осязаемо общего, но это крайне редко.
Таким образом, любой состоявшийся поэт обладает исходной "группой", от которой как от куста расходятся некие лучи, которые хотя бы мельком задевают и другие, смежные кусты, потом более отдалённые и так далее.
Каким же образом я претендую на объективность, говоря, что Л. является новаторским поэтом? А вот каким - учитывая всю вышерасписанную стратификацию, я могу собрать вместе разных людей, про которых я знаю, что им точно нравятся, или непременно понравятся, его стихи. И я могу доказать, что любовь к стихам Л. это единственное, что их всех связывает. То есть, до того, как появились стихи Л., этой группы не существовало. Таким образом поэт Л., породивший эту группу, является новатором. Потому что сначала он порождал её абстрактно, как бы вслепую, а сейчас прошло больше десяти лет, и это уже совершенно очевидно, что она есть.
Поэт, не имеющий такой группы, остаётся внутри самой первой, то есть, дружеской, родственной или профессиональной группы, и доказать его состоятельность не представляется возможным. Потому что здесь многое определяется побочными факторами. Степень же влияния и распространение поэта с "группой" зависит от её дальнейшей судьбы. От чего зависит, например, станет Л. мейстримным поэтом или останется более или менее маргинальным? От того, насколько этот исходный слой будет воспроизводиться и занимать важное место в обществе. Чем интенсивней это будет происходить, тем до большего количества людей, далёких от исходной группы, будет доходить его поэзия, тем больше из них будет находить что-то для себя в его поэзии и приобщаться к ней.
Если же эта корневая группа перестанет существовать, то пропадёт питательная среда этого автора, наполняющая его тексты реальной, объективной жизнью. И тогда останутся только слова на бумаге, которые, тем не менее, могут быть востребованы вновь, но - если кто-то возьмёт и реанимирует их, может быть, как-то перекодирует их по-своему. Наполнит их другой жизнью. При этом новый смысл может быть как угодно далёк от изначального. Как это возможно? Есть много способов - записать музыкальный альбом на стихи, поставить в некий новый контекст, наконец - самое сложное - попытаться реконструировать исторический, исходный контекст, в котором они зародились, и так далее.
Нельзя ли сконструировать некую реальную и воображаемую группу в голове, и, таким образом, при помощи чисто интеллектуального усилия, стать хорошим поэтом? Это возможно до какой-то степени, но существует некоторый предел - самых важных вещей человек добивается не с помощью ума, а с помощью страсти. Вернее, комбинируя их - ум помогает направить страсть в нужное русло, но он один далеко не уведёт. Пожалуй, уместна параллель с сексом - с помощью умственного усилия там тоже возможно многое, но всё-таки главное происходит именно при максимальной отключённости - высвобождается энергия, превращающая двух людей в одного.
За традиционным стихотворением я вижу либо неинтересную, либо просто неприятную мне, но, главное, уже существующую группу. Поэтому оно и кажется мне традиционным. Но, поскольку я понимаю, что эта группа есть (повторяю, группа большая, чем просто профессиональная, дружеская или родственная), значит, я могу признать, что стихотворение объективно хорошее. Таким образом, этот метод претендует на две объективные категории - хорошее стихотворение и хорошее новаторское стихотворение.
Прошу прощения за такое долгое вульгарное систематизирование, но без этого нет смысла говорить о Кузьмине. Также прошу прощения у тех, кто считает поэзию или вообще искусство сферой прямого божественного вмешательства, и кому, соответственно, такой взгляд покажется сухим и безблагодатным. Я, кстати, думаю, что, может, никакого противоречия здесь и нет - если кто-то согласится, что сфера вмешательства это всё же не слова и буквы (что было бы уже совсем странно), а те зачастую немыслимые, труднопостижимые связи, которые возникают между людьми и потом проецируются на письмо. Если так, то я вполне готов согласиться с этим, хотя сам буду искать скорее имманентное объяснение.
Возникает вопрос - если "группа" поэта Л, уже сформировалась, то почему его стихи до сих пор можно считать новаторскими? Да, безусловно, лично для меня они уже не являются новаторскими, но объективно являются таковыми, потому что судьба этой группы и степень её дальнейшего влияния не определены.
Приведу другой пример. Есть поэт Андрей Родионов, с которым вместе Кузьмин выступал однажды в цикле "Полюса". У него есть соратник и друг, поэт Всеволод Емелин. Их аудитории сильно пересекаются, но у Родионова существует как минимум один дополнительный пласт почитателей - это, собственно, "вавилонский" круг, считающий Родионова настоящим новатором, а Емелина - весьма средним, хотя и эффектным рифмачом. Я согласен с этим - забавно видеть разницу между двумя близкими друг другу авторами, наблюдать, как те или иные смешные рифмы, сюжетные выверты и свежие мощные интонации, отражают реально существующие расклады и задают новые. Дело не в том, что Родионов как бы неосознанно учитывает запросы "вавилонских" интеллектуалов (к которым он сам же одним боком и принадлежит), и от этого его аудитория приращивается за счет них. Дело в том, что в стихах Родионова действительно брезжит некая новая группа, объединяющая людей по каким-то новым признакам. Емелин же отражает умонастроения той группы, которая уже есть. Какие признаки этой группы? - идеологически это довольно сильный антилиберальный право-левый пафос и его ерническое обыгрывание, которое можно воспринимать и как иронию и как прямой пафос (общее место российской модной культуры рубежа веков, и до сих пор), осознанный или нет эстетический консерватизм (зачастую соответствующий вышеуказанной идеологии). Может ли полюбить Емелина человек, которому, хотя бы латентно, не свойственны эти две черты? Думаю, нет. У всех его поклонников имеются либо оба качества, либо ярко выражено какое-то одно из них, либо речь идёт о поп-воздействии. Что это за поп- воздействие? Это случай, когда артист вступает в слишком явную и взаимозависимую связь, можно сказать, отношения взаимного господства- подчинения с аудиторией, с "группой". Это ситуация, чреватая быстрым "перегоранием" обеих сторон, иногда заканчивается трагически для них, иногда просто бесславно. Артист как бы навязывает себя публике, неизбежно заставляя её признать себя самым лучшим, красивым, талантливым и т.п. Чем более единодушно и однозначно он будет признан таковым, тем большее единение ощутит в связи с этим публика. Но поскольку он в равной степени сам зависит от публики, то сам и может стать жертвой этого единения. Вся мифология "смерти клоуна" основана на этом. Когда-то я размышлял об архетипической смерти Бориса Рыжего - это, конечно, не поп-версия в чистом виде, но тоже весьма патологические отношения с аудиторией, которая как бы "заказывает" артисту смерть, чтобы почувствовать себя заново объединённым, законсервированным сообществом, когда время именно такого единства уже проходит. По-другому эту задачу никак не решить. Ты умри, шепчет публика, сделай одолжение, а мы уж будет тебя любить и превозносить всегда. Можно приводить массу примеров, но это тема отдельной большой статьи. Все эти умозаключения несколько отдают паранойей, это, разумеется, тонкие процессы, но суть, я думаю, в этом.
О стихах Кузьмина нужно сказать отдельно.
В юности и, кажется, до середины 90-х годов Кузьмин писал рифмованные стихи, но они, я так понимаю, не остались в литературе. Я, по крайней мере, не видел их нигде опубликованными, не знаю, насколько это устраивает Кузьмина. А в итоге он начал писать этакие реалистические верлибры, в духе, как он обычно говорит, "объективной школы". Это хорошо сделанные, иногда просто милые и изящные, иногда более провокативные тексты. Они могут шокировать и наверное, иногда шокируют обывателя, если он вдруг где-то сталкивается с ними. Впрочем, Кузьмин весьма дозированно публикует и исполняет их, следуя одному из своих твёрдых принципов - разделение собственного творчества и проекта, нежелание продвигать своё творчество с помощью "Вавилона" в целом. На мой взгляд, Кузьмин пишет хорошие стихи. Сам он определил себя как поэта второго ряда, перечислив при этом признаки поэзии второго ряда. Для кого-то это, конечно, анахронизм, что поэт сам таким образом высказывается о себе, но, на мой взгляд, Кузьмин поступил верно. К тому же он оказался прав. Каковы свойства его стихов? Он освоил поэтику, которая, может быть, по внешним признакам, не является открытием в мировом контексте, но для нашей страны она уникальна. Экзистенциальная база поэзии Кузьмина - это довольно стабильная и счастливая жизнь гея в достаточно тревожном и не всегда лояльном обществе. Я думаю, когда Кузьмин начинал писать такие стихи, в этом был рациональный момент, он понимал, что ниша свободна, и хорошо было бы освоить её. Но одновременно его явно подталкивали личные и эмоциональные обстоятельства - то есть, произошло соединение внутренних и внешних условий.
Образ, созданный Кузьминым, не приживается. Что это за образ? С одной стороны, это домашний, нежный, счастливый гей, живущий семейной жизнью с возлюбленным. С другой стороны, его этика позволяет ему как угодно расширять эту семью или иметь другие связи, которые, тем не менее, нисколько не ставят под сомнение этот семейный консенсус. Очень рискованная позиция и очень сложный опыт, ещё более сложный, если человек открыто прокламирует и настаивает на его нормальности, в противовес царящему в обществе вообще, а среди тайных геев особенно фарисейству и лжи. Тем самым, Кузьмин в очередной раз бросает вызов скрытым и явным свойствам русского характера - и в итоге такая позиция оказывается гораздо более экстремальной, чем карнавальный промискуитет Могутина. Образ развратника, либертена, даже если он и гей, даже если он и косит под фашиста-сверхчеловека, вполне принимается обществом, поскольку не ставит под сомнение его моральные основы. Проповедь же свободы отношений при одновременном приятии "традиционных" семейных ценностей, тем более если человек открыто следует своим принципам в жизни, это гораздо серьёзнее, потому что нарушает удобное и привычное в России status quo: с одной стороны - "грешить бесстыдно, беспробудно", с другой - чудовищное, невыносимое ханжество.
(Отчасти, это, конечно, связано с православным восприятием, которое гораздо лучше относится к бездумному тупому разврату, поскольку он обещает столь же мощное раскаяние, чем к позиции личной моральной ответственности, не обещающей никакого особенного раскаяния .)
Кузьмин, отчасти сознательно, в знак протеста, педалирует эту тему в публичной жизни: открыто обнимается со своими приятелями, ходит с ними в обнимку по улице, сидит на вечерах и т.п. Помимо этого он работает и с гей- темой в культуре - выпускает специальный альманах "Риск" и так далее.
Я прослеживаю у Кузьмина два основных переживания, из которых и вырастают его стихи. Во-первых, это разного рода любовные и сексуальные переживания. Во-вторых, это столкновение с народом. Что такое народ? Что бы это ни было, для Кузьмина, обладающего ярковыраженным интеллигентским мироощущением, народ это всегда другой мир - иногда умилительный, иногда зловеще-абсурдный, иногда кошмарный, но всегда - хаотичный и непознаваемый. Для Кузьмина, с его волей к упорядочиванию всего и вся, "народ" это, в первую очередь, носитель хаоса. И любое столкновение с ним настолько ошарашивает автора, что является, насколько можно заметить, самым мощным творческим стимулом и источником сюжетов. Девушка, просящая печенье в Минске, две девицы у памятника Жукову, мальчик, записывающий в дневник смешные слова в метро...
Тема "народа" и лирическая тема у Кузьмина, конечно, взаимосвязаны. Мальчики, о которых он нередко пишет в стихах - конкретные и абстрактные мальчики - это как бы нить, которая связывает и как бы примиряет Кузьмина с "народом". Потенциально присутствующие в толще народа, они являются, с одной стороны, плотью от его плоти, с другой, они хотя бы по одному признаку близки Кузьмину. Однако, есть важная деталь - если обычно в гей- мифологии особую прелесть мальчикам "из народа" придаёт прежде всего их особая порочность, витальность и криминальность (вспомним Жене и Пазолини), то для Кузьмина, мне кажется, наоборот: гомосексуальность это как бы элемент культуры, космоса, гармонизирующий элемент в хаотическом плебейском сознании. Поэтому прививание терпимости к геям безусловно подсознательно ассоциируется у Кузьмина с этаким приручением русского хаоса, то есть, это безусловно миссионерская задача. Я, конечно, не открою ничего нового, если скажу, что Кузьмин по сути своей, конечно, миссионер, культурный колонизатор, который идёт вместе с...
Об этом позже.
Следует ещё поговорить о формальной стороне. Лучшие стихи Кузьмина стремятся к самому ценному и труднодостижимому свойству "объективистского" верлибра: прозрачность - текста как бы нет, но сквозь него будто сквозь чистое стекло просвечивает реальность - та или иная зафиксированная ситуация. В его стихах почти отсутствует характерное свойство русского стиха - ускорение, иррациональный языковой выброс, как бы заряжающий материал и забрасывающий поэта в будущее. Однако такого рода ускорение и не нужно его поэзии, задача которой - запечатлеть мгновение, найти точные и трезвые слова для своего ощущения, в итоге, остаться в настоящем.
Правда, некоторые обороты не только не ускоряют, а наоборот замедляют, зачастую просто разрушая стихотворение. Кажется, что автор не слышит, насколько недопустимы в его интимном дискурсе такие вещи. Что-то вроде "любовных игр", "любовные игры", это такое сугубо формальное клише, может быть, нечто из пособия по жизни животных, по крайней мере, никак не из лирического стихотворения. Этот и подобные обороты - как бы следы той борьбы, которую я чувствую в стихах Кузьмина, эта тяжёлая и важная борьба на нескольких уровнях. Каковы субъекты этой борьбы? С одной стороны, разумное, рациональное представление о гомосексуальности как одном из многих человеческих обертонов, одной из многих возможных нитей, связывающих людей, явлении, которое может вычленяться и рассматриваться именно как КУЛЬТУРНЫЙ феномен. С другой стороны - скорее стихийная или скорее сознательная в начале, но в итоге - обязательно эмоциональная принадлежность к конкретному меньшинству, идентификация, выходящая на первый план и определяющая взгляд на вещи.
Застывшие языковые формы, иногда литературщина неизбежно
тянут в прошлое и замедляют письмо, обнажая "традиционалиста", книжного мальчика, конфликтуя с попытками ускорения, увлекающими вперёд, но уводящими от "объективности", выдающими лишние комплексы и эмоции. Автор из всех сил пытается уравновесить прошлое и будущее, и оказывается при этом на какой-то одинокой грани. Мне очень нравятся его стихи. В них, достаточно безобидных с виду, происходит действительно нешуточная борьба, наверное, из-за этого я и не могу определить его "группу". Скажем, явный гомофоб никогда не полюбит Кузьмина, даже если во всём остальном он будет совпадать с ним. А человек, который просто равнодушно-терпимо относится к геям? Увидит ли он нечто эмоционально близкое себе поверх кузьминской "тематики"? Если да, значит, речь не идёт о гей-поэзии, значит, Кузьмин не является поэтом "меньшинства", и гей-тема (хотя и появляется почти в каждом из его стихотворений) является всё же одной из многих линий, не определяющей напрямую социальное, культурное или политическое самосознание автора.
Недалёкие люди считают Кузьмина этаким заинтеллектуализированным снобом, спесивым умником, получающим удовольствие от "умных" разглагольствований и публикации заведомо непонятных обычному читателю текстов. На самом деле, это не так. Хотя, бывает, конечно, Кузьмин может сказать что-то такое умное вроде бы, но одновременно и глупое-глупое, или напыщенную гадость какую-нибудь, тоже глупую-глупую такую, и хочется сказать: "дурачок ты, Дима", как, помню, одна женщина ему однажды так и сказала. Но в целом, умственное постижение мира у него хотя и соперничает, но иногда как-то по-своему неплохо совпадает с чувственным, несмотря на то, что он зачастую использует свой подвижный ум в явно спекулятивных целях (типа доказывать, просто из упрямства и тщеславия, какую-нибудь сомнительную и сиюминутную мысль), всё же какие-то философские или поэтические залеты в голую абстракцию вызывают совершенно здоровое отторжение у него. Скажем, у Кузьмина всегда было весьма спокойное, отчасти даже скептическое отношение к модной французской философии с её головоломным, зачастую самопародийным и спекулятивным жаргоном. Это чуждо ему ещё и потому, что он всё-таки по сути своей просветитель и колонизатор, и должен говорить на понятном людям языке. Не на упрощённом, а именно на доступном, что в общем, и получается у него, другое дело, что он, бывает, использует слова или интонации, которые могут раздражать человека с некоторой антиинтеллигентской жилкой, но всё равно это понятные слова. Впрочем, "народу" (в негативном смысле) даже с помощью понятных слов бывает сложно объяснить что-либо; я лично, как мне кажется, могу объяснить "ему" что угодно, но - с глазу на глаз, и за бутылкой водки, даже то, почему "верлибр - это поэзия". Непьющему Кузьмину сложнее.
У Кузьмина много противников. И частных, и представляющих те или иные институции. Главный конкурент внутри поэтического поля - журнал поэзии "Арион" и связанное с ним направление. Что это за люди? В идеологическом плане это носители праволиберального сознания с резко консервативным эстетическим уклоном. В чем он состоит? Вся поэзия исходно разделяется на "нормальную", которая может быть более или менее талантлива, может быть совершенно бездарна или гениальна - важно одно: её творят люди с нормальными представлениями о предмете. "Нормальные представления" для критиков Шайтанова и Алёхина из "Ариона" это примерно уровень начала 20 века - всё дальнейшее развитие искусства, начиная с футуристов в поэзии, Дюшана в визуальном искусстве и т.п. этим людям органически не понятно. Даже когда они пытаются вроде бы объективно, без ругани, рассуждать, то видно насколько всё безнадёжно, и это никак не изменить. Естественно, в советской и современной поэзии воспринимаются только те явления, которые происходят из той грибницы. Всё остальное почти однозначно относится к "авангарду". Авангардную поэзию создают люди либо психически ненормальные, либо, что чаще, жулики, которые не умеют писать "нормально", однако хотят прославиться. И всегда находятся люди, которые публикуют это и убеждают других, что тот или иной бред есть самое новое слово и т.п. Влияние этих типов, увы, бывает настолько велико, что голос правды тонет в их едином какофоническом хоре. В наше время одним из таких типов является Дмитрий Кузьмин, небесталанный, между прочим, человек, мог бы писать критику или просто неплохие верлибры.
Надо отдать должное людям из журнала "Арион", они чувствуют, насколько серьёзной угрозой является для них Кузьмин. Соответственно, свою задачу они видят в том, чтобы непрестанно, пусть и в неравной борьбе выводить Кузьмина и его проект на чистую воду. Почти в каждом номере этого журнала появляется статья, посвященная "Вавилону". В каждой из этих статей доказывается, что Кузьмин, отчасти из искреннего заблуждения, отчасти из собственных сложных интересов публикует бесконечное число молодых графоманов, будто специально выискивая всё самое глупое и примитивное, либо, наоборот, претенциозное и многозначительное. Конечно, среди его протеже тоже попадаются вполне достойные поэты. Ну, как Маяковский, например, тоже вышел из футуристов. Впрочем, из каких-нибудь "ничевоков" никто не вышел, а поэты "Вавилона" и являются в основном такими ничевоками. Правда, некоторых столпов "авангарда" люди из "Ариона" вынуждены всё же принимать, чтобы не прослыть уже полными ретроградами и мудаками. Но в глубине души они, я уверен, не понимают, какой смысл в творениях Велимира Хлебникова, Всеволода Некрасова или Геннадия Айги, и считают этих поэтов просто упорными шарлатанами, а их культ - коллективным заблуждением. Время на нашей стороне, - рассуждают Алексей Алёхин и Игорь Шайтанов, - в итоге всё встанет на свои места, и те молодые Ахматовы, Мандельштамы и Ходасевичи, которых сейчас выдвигает наш журнал, наконец-то займут свои первые места в истории поэзии, оттеснив на обочину разнообразных современных крученыхов и адалис. "Ну ведь есть же и просто чушь!" - цитируют они Мандельштама.
Даже если ставить вопрос так (хотя его конечно, нельзя так ставить - в этом роковая ошибка этих людей, что они ориентируются на ситуацию начала века), то, увы, 90% современных "Ахматовых", "Мандельштамов" и "Ходасевичей" также будут происходить из "Вавилона". Оставшиеся же 10 % из других мест. [1],
То есть, игра идёт в одни ворота, потому что поле устроено уже совершенно по-другому, и нет никакого противостояния акмеистов и футуристов, но эти люди, имеющие крайне неразвитый эстетический аппарат, не способны понять этого. Эта неразвитость, впрочем, тесно связана с полным непониманием устройства современного общества. Становится очевидным катастрофическое для "Ариона" и подобных ему проектов свойство старой советской, литературной в том числе, бюрократии: её нежелание модернизироваться, с одной стороны, и желание быть гегемоном, с другой.
Дело здесь не только в отсутствии социоэстетического чутья и в свойствах советской бюрократии, дело ещё в том, что эти люди - носители изначально противоречивого, расколотого, возникшего в позднесоветское и перестроечное время, мировоззрения, в котором "прогрессивные" либеральные/демократические ценности и абстрактные представления о толерантности сосуществуют с совершенно тупиковой эстетической ксенофобией. В связи со всем этим журнал "Арион" не сумел найти в последнее время новых позиций, и в ближайшем будущем, скорее всего, впадёт в полное ничтожество.
[2], Спасти его может только некая мощная конъюнктурная деформация - скажем, Алехин и Шайтанов, которые каким-то образом оказались связаны с премией "Букер", в этом качестве оказались задействованы в серьёзных властных раскладах - премия отказалась от денег врага власти олигарха Ходорковского и т.д. Впрочем, вряд ли даже такого рода штуки могут помочь им остаться на плаву. Собственно, я бы не стал посвящать столько места "Ариону", если бы противостояние с ним не занимало так много места в жизни Дмитрия.
Гораздо лучше обстоят дела у людей с осознанным консервативным (почвенным, религиозным и т.п.) мировоззрением. Скажем, позиция журнала "Новый Мир" кажется мне гораздо более вменяемой. Что это за позиция, как я её вижу? Осознаётся тот факт, что общество уже диверсифицировано, в нём существует много групп, некоторые из которых фиксируют свои особенности в поэтиках. И что существует, в частности, проект Кузьмина, манифестирующий эту множественность. И исчезают формальные границы между новаторами и традиционалистами: верлибр, регулярный стих или промежуточные формы - многие молодые авторы уже пишут так, как им подсказывает, выражаясь пафосно, их ДУША И ТЕЛО, а не формальные каноны. (Это, конечно же, влияние "Вавилона", в огромной степени.) Неплохая для "Нового Мира" идеология могла бы быть такой - выстраивание в максимально диверсифицированном общества вертикалей с умеренно правых (национальных, почвенных, религиозных, цивилизационных) позиций. Если это будет развиваться в сторону осмысленности, тогда станет возможным диалог, и может быть, реальная борьба и конкуренция. Другое дело, суть кузьминского проекта такова, что он всё равно подкладывает матрицу под это начинание, потому что, хотя в его системе найдётся место для любого автора, но далеко не любой автор Кузьмина, даже из первостепенных, вписывается в эту умеренно консервативную парадигму.
Другая структура, которая состоит в соперничестве с Кузьминым, это
сетевые поэты, обычно объединённые теми или иными сетевыми институциями, имеющие свои иерархии, своих авторитетов и идеологов. Под сетевыми поэтами я имею в виду не всякого, кто публикуется только в Интернете, а некоторый особый тип. Сознание такого среднего сетевого поэта весьма консервативно. Из него выпадает практически весь "Бронзовый Век" (кроме Бродского, разве что), а дальнейшие течения - концептуализм и т.д. - вовсе вызывают ненависть. Существует Золотой и Серебряный век, а также - советская поэзия в своих "лучших" проявлениях. Причем, эти контексты определяются друг друга через друга. Я имею в виду, что это разные вещи - видеть Блока через Пушкина или видеть его через Роальда Мандельштама. Ситуация в чем-то похожая на "Арион", хотя весёлая любительская графомания стихов.ру в целом симпатичнее тяжёлого профессионального занудства, поставляемого "Арионом". Известным литератором, концентрирующим в себе все расхожие представления сетевых поэтов, и вследствие этого имеющим, кажется, самый большой авторитет среди них, является Дмитрий Быков. Это поэт, который как бы оправдывает своим существованием весь этот слой и даёт ему надежду - вот, оказывается, можно быть постсоветским ретроградом, и при этом отличным современным поэтом и писателем. Быков действительно убедительная фигура, но именно его уникальность и единичность доказывает, что это тупиковый путь, и сетевым поэтам нельзя на него ориентироваться - то, что стало отличным кормом для него (например, советская проза и поэзия), не станет им для всех прочих.
Поскольку сетевая поэзия является как бы сгустком русского бессознательного, собранием самых болезненных его узлов, то зачастую она представляет собой инертную, консервативную и агрессивную массу. И, конечно, характерная обывательская ненависть к Кузьмину получает здесь своё выражение. Кузьмин может обвиняться в самых разных вещах - скажем, в том, что он намеренно работает на западные гранты. Надо сказать, вообще есть такое представление, что люди в России специально пишут верлибром для того, чтобы их изучали слависты и приглашали западные институции. (Кузьмин, между тем, насколько я знаю, получил грант один раз в жизни - на написание какой-то брошюры по гомосексуализму. Хотя мог бы иметь гораздо больше, сидя на этой, очень и очень перспективной - в западном контексте - теме. Вообще, ирония в том, что НИКТО не может похвастаться тем, что создал такой гигантский проект (одних книг Кузьмин издал, наверное, несколько сотен) абсолютно независимо, на собственные, частные, деньги, вернее, на деньги возлюбленного, зарабатывавшего как специалист по компьютерам, веб-мастер и т.д., за что, конечно, многие, в том числе и я, невероятно благодарны этому человеку)
Отношение сетевиков к Кузьмину влияет и на отношение к другим авторам "Вавилона". Очевидно, что, если бы некоторые "вавилонские" авторы, даже вызывающие особенно сильную ненависть сетевиков, начали публиковать те же самые стихи не на "Вавилоне", а на "Стихах.ру", то отношение к ним изначально было бы совсем другое. Конечно, была бы критика: "Извини, старик, это не стихи", но было бы и желание понять, как-то разобраться. И в итоге такой автор мог бы стать, хоть и маргинальным, но вполне существующим внутри этой структуры автором. Или я не прав, и, появившись внутри неё, он быстро вышел бы на того же Кузьмина и перешёл бы в другой контекст? Скорее, так. Собственно, опыт некоторых молодых поэтов подтверждает сказанное. Как бы то ни было, факт причастности того или иного автора к Кузьмину и "Вавилону" лишает его возможности быть осмысленным сетевыми поэтами. Это далеко не единственный случай, когда те или иные особенности личности Кузьмина сильно определяют восприятие его проектов. Всё это говорит, однако не столько о Кузьмине, сколько лишний раз подтверждает: стихотворение, чьи формальные достоинства обычно настолько важны для нас, это всего лишь маленькое утлое судёнышко на грозных волнах контекстов и репутаций.
Для Кузьмина сетевая поэзия - олицетворение традиционализма и одновременно худшего варианта "демократии". Ничтожества возвеличивают друг друга, человек неосознанно усредняет свою манеру, глушит всё ценное и настоящее в себе ради признания. Нет смысла напоминать, что для Кузьмина всё наоборот: для того, чтобы завоевать признание, человек должен индивидуализироваться, стать непохожим, и чем более непохожим он будет, тем вроде бы больше у него возможностей быть признанным.
Впрочем, в последнее время, отчасти благодаря Живому Журналу и вообще высокой интернет-активности ситуация начинает меняться, и некоторые молодые авторы, втянутые за последние годы Кузьминым в "вавилонскую" орбиту, вытащены им из этого контекста. Этот перелом произошёл года два назад - появилось новое поколение, которое, зародившись в сети, уже на ходу, за короткий срок, освоило поэзию тех или иных авторов "Вавилона", показавшихся им близкими и стало двигаться в этом русле и участвовать в кузьминских мероприятиях. В социально-профессиональном плане эти молодые поэты также подтверждают общевавилонскую закономерность - реклама, пиар, журналистика, дизайн и т.п. Политику Кузьмина в отношении сетевого контекста можно сравнить с традиционно имперским принципом "разделяй и властвуй". Он как бы "увёл" нескольких поэтов из сети в "Вавилон", и такой поворот был, безусловно, воспринят как предательство сетевыми патриотами. Впрочем, опять же, происходило всё довольно естественно - Кузьмин просто начал публиковать авторов, которые ему нравились и в которых он видел потенциал.
Каковы могут быть дальнейшие метаморфозы сетевой поэзии? Либо просвещение и культурное взаимопроникновение постепенно сделают своё дело, и вся многообразная русская поэзия второй половины века будет переварена массами сетевых поэтов, что радикальным образом изменит этот контекст. Такой вариант сомнителен, потому что в этом случае писание стихов, вероятно, не сможет выполнять функцию коллективной терапии. Хотя, с другой стороны, на Западе, в Америке, например, люди точно так же пишут стихи, правда, в основном, верлибры. Но и тут есть разница: верлибр - каким бы стандартным он ни был - это всё-таки частная психотерапия, а рифмованный стих - общая, лечение коллективных травм. Что же лучше? Не знаю. Взаимообогащающее влияние. Как бы то ни было, ситуация в сетевой поэзии будет отражать общие метаморфозы русского культурного сознания, и видимо, она ещё долго будет этаким отстойником для многочисленных "традиционных" поэтов, которые будут вариться там в собственном соку, а сливки будут сниматься журналом "Новый Мир" или подобными инстанциями. (Правда, для этого потребуется способность оперативно, как Кузьмин, реагировать на ситуацию). А может быть, станет, в итоге совсем закрытым community со своей параллельной историей, наподобие толкинистов или кого-либо ещё.
Существует ещё одна довольно осязаемая и отличная от Кузьмина позиция.
Её представляют скорее дружественные, хотя в чём-то расходящиеся с Кузьминым люди - это существовавшая несколько лет поэтическая серия ОГИ, за которой стояли в первую очередь Михаил Айзенберг и Николай Охотин. Это очень культурные люди с очень сильным чутьём на поэзию. В издаваемых книгах ОГИ они манифестируют своё чутьё и своё представление о том, каким должен быть мейнстрим современной поэзии. Этот мейнстрим может быть достаточно разнообразен, но он имеет свои границы - просто потому что диапазон личного человеческого чутья не бесконечен, даже если речь идёт об очень культурно-чувствительном человеке. Есть ли качественная разница между двумя этими во многом близкими и прогрессивными позициями? Или она только количественная, то есть диапазон Кузьмина просто несколько шире, чем у ОГИ, и всё? Думаю, что разница всё-таки кардинальная. Кузьмин ориентируется не только на "нутряное" чутьё, но и на чисто рациональный метод. Вернее, так - у Кузьмина в результате долгого опыта выработалась некая особая оптика - когда рациональное, стремящееся к объективному восприятие как бы смешивается с личным, тоже довольно широким - и они как-то по-своему расширяют друг друга. И наоборот. Имеет ли этот подход свои изъяны? Да, потому что Кузьмин, бывает, не может отличить автора, не имеющего шансов за пределами профессиональной группы, ну и что, ведь в рамках экологического подхода нужны и те, кого ни за что не смогут оценить люди со стороны, но которые всё равно влияют на других профессионалов (одно из любимых слов Кузьмина), честно, упорно и серьёзно разрабатывая свою поэтику.
Важно ли для Кузьмина чужое мнение? Да, мнение авторитетных для него людей для него очень важно. При этом, даже не получив ни одного положительного или вообще никакого отклика на интересного ему поэта, он всё равно будет публиковать и пропагандировать его.
Почти все молодые авторы, изданные в серии "ОГИ", прежде публиковались в "Вавилоне". При этом не все важные для "Вавилона" авторы могут опубликоваться в ОГИ, о чем Кузьмин много раз говорил совершенно справедливо. Таким образом, ОГИ, как и "Новый Мир", не способны оказать полноценной конкуренции. И снова встаёт вопрос о деньгах - проекты, финансируемые внешними структурами могут закрыться в любую минуту, ситуация же Кузьмина опять-таки гораздо стабильнее.
До сих пор я говорил о поэзии. С прозой всё иначе, потому что тут вмешивается бизнес, более или менее массовая конъюнктура и и т.п.
Если говорить о других знаковых соперниках Кузьмина, то это издатель Александр Иванов. Кардинальная разница, наверное, вот в чём. Это два понимания "актуальности" - ивановская сиюминутная, провокационная, взрыхляющая острополитическую и идеологическую почву, и кузьминская подпочвенная актуальность, открывающая те или иные тропинки, тупики или магистрали. Потом, Иванов это прежде всего бизнесмен. Человек, заинтересованный в экспансии в разные сферы, ради, в первую очередь, символического, но и необходимого материального капитала. Интересно, что убежденный либерал и адепт рыночной экономики Кузьмин реализует максимально нерыночную, даже антирыночную стратегию, а вроде бы левак Иванов действует абсолютно по законам рынка, причем рынка в его худшем, новорусском варианте, то есть не отягощенном минимальной этикой в принципе. (Кузьмин в этом близок прослойке интеллигентов, готовой терпеть все радости свободного рынка, потому что всё остальное ещё хуже). Кузьмин в одном интервью излагал предмет их спора: Иванов, интеллектуал, который издавал французских философов, искренне не мог понять, зачем издавать каких-то поэтов, которых знают и читают двадцать таких же маргинальных человек, и искренне считает, что Евтушенко предпочтительнее Всеволода Некрасова тем, что одного знали сто человек, а другого вся страна. Ну на хуя, простите, такому интеллектуалу были нужны Барт, Фуко и Деррида, что он вынес из них?! То, что они могут быть модным товаром?! Это понятно и так. Я думаю, на стороне Кузьмина абсолютный моральный перевес в этом (довольно жестоком, кстати, с переходом на личности) противостоянии.
Подвёдем итоги. Все потуги противопоставить что-либо, какие-либо другие системы кузьминской "цветущей сложности" малосостоятельны. Почему? Во- первых, как я уже сказал,- все "вражеские" системы координат (кроме откровенно масскультурных) по большому счёту как бы заранее включены в кузьминскую парадигму. Не менее важно вот что - все соперники Кузьмина это носители половинчатых, компромиссных, то есть, исторически обречённых мировоззрений. Кузьмин же предлагает довольно цельный проект, в котором сочетаются эстетические, идеологические, политические и этические принципы. Принципы, их явное и бесспорное наличие это вообще важнейшее свойство Дмитрия Кузьмина. Однажды мы с ним поспорили насчёт моей поэмы. Он собирался опубликовать её на своём сайте, но ему не понравились две вещи в ней - во-первых, слово "пидоры", во-вторых, неверная, по существу лживая информация на тему президента Белоруссии Лукашенко. Мы сошлись на компромиссном варианте - Кузьмин оставляет "пидоров", и даёт свою сноску по поводу Лукашенко. Конечно, на эту ситуацию можно посмотреть так: если ты в целом принимаешь автора, то дай ему возможность в частностях говорить что угодно. Но в той ситуации я, хотя и спорил, но прекрасно понимал и одобрял его, особенно на фоне полной идеологической беспринципности, которую наблюдал вокруг. Я думаю, Принципы - это мощнейшее и опаснейшее орудие в этом мире, который мягко и ненавязчиво превращает человека в бездарную и бесхребетную тварь. Но их наличие создаёт серьёзные проблемы для человека, делает его максимально уязвимым, ставит тяжелейшие задачи перед ним. Например, кузьминский принцип максимального либерализма и терпимости к разным поэтикам - в социальном отражении предполагающий терпимость отдельных людей и меньшинств друг к другу - создаёт невероятные сложности для Кузьмина, потому что -
Никакой либерализм не может простираться так далеко, до полного самоотрицания. Суд, милиция, Организация объединенных наций - все это прекрасные вещи, но давай не будем ставить телегу впереди лошади: сперва - аксиология, потом - этика, и уж затем - юстиция. А не наоборот. У меня в этом отношении большой опыт - в жанре вышвыривания пьяного быдла из разных общественных мест, в диапазоне от вагона метро до литературного клуба. Потому что иного, увы, не дано. И потому, что милиции на каждый вагон метро не хватит, и потому, что в милиции зачастую подвизается такое же быдло (и зачастую столь же пьяное). Какова альтернатива? Спрашивать согласия на смену власти в Ираке у Организации объединенных наций, где с тем же правом голоса заседают Ливия и Северная Корея? Т.е. такой суд присяжных, где половина присяжных доставлена прямиком из колонии строгого режима? Да, наверно, и с таким судом присяжных можно управиться: одному пообещать скостить срок, другому помахать перед носом пачкой ассигнаций, - и заставить в итоге Ливию проголосовать за введение войск в Ирак. Вероятно, с политической точки зрения это идеальное решение. Но я не политик, и не обязан судить с политической точки зрения. Меня волнуют этика и аксиология. Я точно знаю, что общественный порядок начинается не с безупречной работы судов и полиции, а с правосознания граждан, правосознанию же этому не на что опереться, кроме как на нравственный принцип.
С одной стороны, это прямо-таки настоящая анархическая декларация. С другой, Кузьмину свойственна огромная воля к власти - власти как возможности обеспечения порядка на разных уровнях, от самого абстрактного до бытового. Ходят легенды о том, как он в юности ходил по комнатам общежития, вышвыривая оттуда пьяных людей, или что-то вроде того. Наверняка есть и свидетели того, как Кузьмин собственноручно разбирался с "пьяным быдлом" на литературных вечерах. (Я, хотя и иначе отношусь к "пьяному быдлу", но, надо признать, выпивших людей "со стороны", бывает, часто достаточно серьёзно "бычит" на литературных вечерах, особенно если их ведёт Кузьмин ("Почему не я, а какой-то мудак на сцене?!"). Сам я был свидетелем подобной разборки только один раз. Это известный случай с поэтом Еременко, когда он в качестве пьяного быдла пришёл на фестиваль молодой поэзии в 2001 году. Я наблюдал за ним. Он был возбужден, ему не сиделось на месте, явно что-то происходило в голове у этого многими уважаемого поэта. Например, когда Кузьмин стал говорить, что что-то не видно поэта Анашевича, Ерёменко крикнул что-то вроде "Анашевич скоро будет! Уже берёт авто!" Во время каких-то конферансов Кузьмина я отчетливо слышал, как Ерёменко подходил к сцене и кричал: "Твоя страна воюет!!!" (В смысле, "а ты тут хер знает чем занимаешься"). В какой-то момент Кузьмин сказал "Охрана, выведите хулигана из зала". Никто не отреагировал, и он это повторил несколько раз. Ерёменко вывели. Кто-то из выступающих отказался выступать в знак протеста. Позже Кузьмин называл Ерёменко "бывшим поэтом" и тому подобное. Стояло ли нечто тайное за этим конфликтом? Не знаю. Помню, Кузьмин где-то рассказывал, что в конце 80-х, когда каждый год происходили выборы "Короля поэтов", он два года подряд выходил в финал. В первый раз его соперником стал Ерёменко, и жюри сказало: "Ну, Дмитрий ещё поэт молодой, ещё обязательно заявит о себе" и так далее. А на следующий год Кузьмин вышел в финал, по-видимому, с каким- то неизвестным поэтом, и жюри сказало: "Ну, Дмитрия Кузьмина мы уже хорошо знаем" и так далее. Сыграла ли та старая обида здесь свою роль? Не знаю. В тот момент я был скорее на стороне Кузьмина, хотя было явно, что ситуация сомнительна. И она была бы гораздо менее сомнительной, если бы Кузьмин и в этот раз сделал это сам. А сделать самому и позвать на помощь охрану - на мой взгляд, здесь есть кардинальная, просто архетипическая разница. Скоро я подведу под это политическую подоплёку.
В какой момент я начал охладевать - не столько лично к Кузьмину - сколько в целом к "Вавилону", а параллельно к литературному миру вообще?
Некоторые отличия от большинства "вавилонцев" я смутно ощущал и раньше, но не считал их слишком серьёзными. Наверняка, перелом произошёл, когда началась война в Ираке, и Кузьмин устроил вечер "Мы любим Америку". Как и многое в его жизни, это был ответ - перед этим какие-то литераторы устроили акцию против Америки. Что, надо сказать, было совершенно естественно, учитывая, что в Европе в те же дни МИЛЛИОНЫ людей выходили на улицу, протестуя против войны. У Кузьмина же и компании, которым в страшных снах снился "кондовый антиамериканизм" русского народа, на этом фоне отбило все другие чувства и эмоции, свойственные интеллектуалам и вообще мыслящим организмам. Это было отвратительно. (В скобках замечу, что никакого "кондового антиамериканизма" у русского народа нет. Он есть у небольших идеологизированных прослоек - сталинистов, особо отмороженных патриотов и так далее. В основном же российский народ, являющийся на данный момент инертной деполитизированной массой, никаким антиамериканизмом - ни осмысленным, ни стихийным - заражен быть не может. Скорее, наоборот, есть уважение к американцам за то, что они такие успешные и сильные).
О позиции Кузьмина по поводу американской внешней политики я знал и раньше, он сообщил мне её после 11 сентября: "давить без жалости". Потом в переписке с Олегом Дарком он довольно внятно и достойно объяснил свои позиции - предоставление независимости странам третьего мира в 20-м веке он считает ошибкой, приведшей к массе жертв, поэтому не имеет ничего особенного против колониализма, контроля и силовых мер по наведению порядка в "неблагополучных" странах.
Это было одной из причин моего расхождения с Кузьминым. Хотя, конечно же, политические взгляды сами по себе не могут и не должны становиться причиной для таких расхождений. Вообще-то нет, именно политические взгляды и должны становиться причиной для расхождений, потому что политика не футбол, в том смысле, что невозможно болеть за одну команду, а во всём остальном отличаться, и наоборот. Но она похожа на футбол в том смысле, что консенсуса, сосуществования, ничьей, быть не может - не потому что победит кто-то один, а ещё и потому что в результате все изменятся. Потому что настоящая политика это участие, это вовлечённость и трансформация, и если отдельные поэтики могут СОсуществовать только в виде текста, в антологии, то есть в мертвой структуре, в "вечности", то в жизни они неизбежно сталкиваются друг с другом - обычно для того, чтобы исчезнуть вместе с реальностью, отражённой ими, и породить новую взамен.
Постмодернизм настроен на консервацию этой реальности, поэтому гораздо более глубокой и корневой причиной стало моё постепенное разочарование прежде всего в общей ситуации - и в проекте Кузьмина, как достаточно адекватном её отражении. О чем идет речь? Я с интересом наблюдал за реакцией на свои и чужие стихи долгое время. Если бы эта пресловутая ситуация могла говорить, она бы выразила эту реакцию так: "ты нравишься нам, ты клевый, прикольный, ты необычный, талантливый, мы ценим и уважаем тебя. Но ты никогда не сделаешь ничего с нашей жизнью. Ты ни на сантиметр не свернёшь нас с нашего пути (даже если мы ещё сами не знаем, каким он будет)". То есть - человек искренне, адекватно и эмоционально воспринимает текст, он переживает его. Но этот текст не оказывает на него ровным счётом никакого влияния. Естественно, это неосознанная позиция, но она тотальна и продиктована общей ситуацией. Это типичный парадокс постмодернистской эры. Конечно, возникает вопрос, а чего бы мне хотелось? Народы попасти? Если да, то слава богу, что дела обстоят именно так - искусство в цивилизованном мире, обрело, наконец, нормальные рамки и уже не способно никому всерьёз затуманить голову. Что я могу ответить на это? Пожелать каждому такой незащищённости перед чужим миром , которая только и способна кардинально изменить человека, преодолеть рамки, навязанные ему социальными, культурными и другими обстоятельствами? Да? Не знаю. Оставим пока оставим этот вопрос.
Основной антипостмодерной стратегией является т.н. "прямое высказывание" (далее ПВ). Слишком явно вскрывая взаимоотношения текста и автора, слишком упорно ища новые этические нормы (зачастую нарушая существующие); работая, как перманентная революция, на постоянное расширение и экспансию, нарушение консенсуса и переход границ, оно, таким образом, неизбежно входит в конфликт с системой, потому что система готова принять его лишь как один из возможных способов высказывания. Но в этом случае постмодернистская ситуация будет не преодолена, а напротив, закреплена и упорядочена. Таким образом, принципиальное отличие ПВ от других современных поэтических проектов состоит в том, что, неизменно провоцируя и подавляя мультикультуралистскую "репрессивную толерантность", ПВ, безусловно, претендуют на глобальную истину, реализуемую в выходе за пределы текста.
И существует три варианта такого выхода, которые и представляли до сих пор три возможности выхода из постмодернистской парадигмы. Вот эти три выхода - а) "правоконсервативный", б)"сценический", в) "левый". Это прекрасно видно, если взять, например, трёх поэтов, которых Кузьмин в первую очередь относит к постконцептуалистам, то есть, авторам, которые вроде бы наиболее остро ощутили постмодернистскую смерть автора и необходимость его воскрешения и реабилитации ПВ. Это Дима Соколов, это Дима Воденников и я. Их развитие от прежних опытов, которые Кузьмин одобрял, публиковал и пропагандировал, к тому, что они - идеологически и эстетически - представляют собой сейчас, демонстрирует именно эти три варианта. И характерно, что художественные или идеологические позиции всех троих на данный момент чужды Кузьмину.
(Кстати, тот же самый архетип был отыгран в визуальном искусстве, только, естественно, раньше на 10 лет. Стержневыми фигурами постконцептуального (в широком смысле) процесса 90-х были Александр Бренер и Олег Кулик. Они начинали вместе, радикальным образом отталкиваясь от концептуализма, но потом разошлись - Кулик двинулся в сторону этаблированности, звездности, денег, попсы, объятий с Церетели, Бренер ушёл резко влево, став арт- террористом одиночкой. Третьего, правоконсервативного варианта в сontemporary art могло бы и не быть вовсе, однако он был - правда, в единственно возможном, натужно-пародийном варианте. Это Тимур Новиков и его "Новая Академия".)
Каким образом претендует на истину каждый из этих трех проектов?
Все ваши "тексты", "дискурсы", "гражданские общества", "права человека" и "права меньшинств", а также "актуальное искусство" и "инновационные поэтики" - это не более чем судороги больного, искалеченного, лишённого ИСТИННЫХ онтологических основ сознания, - говорят справа. Единственно ценно сочетание слов, которое может поверх этих сует и видимостей сообщить нечто о божественнном, сверкающем, прекрасном мире.
___
Политика, рассуждения, классификации, умные слова - забудьте это всё. Это суета и скука. Этого просто нет. Есть только счастье. Пока мы вместе, пока вы плачете или смеётесь на моих вечерах (концертах, спектаклях), мы счастливы: это значит, мы существуем. Это - ИСТИНА. Но если эта связь прервётся, тогда счастье закончится, и я погибну без вас, а вы без меня, потому что нас нет друг без друга, - говорят со сцены.
Либеральная идея отдельного, "частного человека", атома, приспособлена для того чтобы скрывать ИСТИННУЮ реальность буржуазного общества, построенного на жесточайшей конкуренции, эксплуатации и вражде всех со всеми. Нет отдельных людей, а есть единое человеческое пространство, в котором существуют люди и между этими людьми существует самые разные, тайные или явные связи. Задача буржуазной политики и культуры - не исправление этого положения, а его упорядочивание и консервация, разными способами - в наше время под видом толерантности, равноправия, мультикультурализма. Любое произведение искусства есть не вещь в себе, как учит буржуазная мысль, и не божественный отблеск, как учит религиозная, а свидетельство всех дефектов этого общества, отношений господства и подчинения в том числе. Задача новаторского искусства - настаивая на уникальности отдельного человека, вскрывать подлинные отношения между людьми, ИСТИННЫЕ связи в обществе, и тем самым создавать новую реальность, - говорят слева.
Или:
В тот самый момент, когда, согласно официальной идеологии, мы окончательно отказываемся от "незрелых" политических страстей (режим "политического": классовая борьба и другие "устаревшие", сеющие рознь антагонизмы) ради постидеологического "зрелого" прагматического мира рационального управления и договорного консенсуса, ради мира, свободного от утопических порывов, в котором беспристрастное управление социальными отношениями идёт рука об руку с эстетизированным гедонизмом (плюрализм "образов жизни"), - в этот момент отверженное политическое празднует своё триумфальное возвращение в наиболее архаической форме чистой, неразбавленной расистской ненависти Другого, который считает рациональную терпимость совершенно беспомощной. (Славой Жижек)
Три вышеперечисленные позиции цельны и неделимы, в отличие от тех половинчатых и компромиссных типов сознания, которые я перечислял выше, говоря о "соперниках" Кузьмина.
А что же на всё это отвечает Кузьмин? Примерно вот что. Это всё отлично, но я человек простой. Меня интересует текст. И я знаю, что произведения созданные из таких, жестко заданных позиций, обычно очень низкого качества. Однако любые исключения из этого правила принимаются мной. Поэтому, если моё существование и является препятствием для вашей истины, то ваше существование нисколько не является препятствием для моей. Я могу терпеть каждого из вас, я могу включить ваши тексты в свою систему, если они при этом не будут откровенно античеловечны.
Когда я решил уйти из литературного мира, я случайно встретил Кузьмина и рассказал ему о своих намерениях. "Что ж, значит, наступает новый эон", - задумчиво сказал он. На этом мы расстались. Какое-то время он, видимо, не понимал, что происходит, воспринимать всё-таки мой жест как враждебный или нет. Потом решил, что всё-таки воспринимать, и начал лёгкую травлю. Стал писать время время от времени, что М. сошёл с ума, что его судьба плачевна, что его забыли, и т.п. Человек, выпавший из кузьминского пространства, конечно же, неизбежно должен заглохнуть и потеряться, это безусловно. Вероятно, были уже какие-то случаи. Надо только слегка помочь этому, время от времени напоминая публике, что вот, был когда-то такой, да сошёл с ума, и все его забыли. Ну, что ж, не он первый, не он последний - чрезмерные амбиции, тщеславие, головокружение, спесь... Я понял, что ты хочешь только так. Но так - не будет, - как писал Дима Воденников, другой очень важный и интересный для меня человек. Конечно, я очень расстраивался, читая эти откровения в Живом Журнале. Расстраивался, не за себя, а за Кузьмина, потому что, например, это "сошёл с ума" (по отношению к человеку, поведения которого ты явно пока не понял, но уже осознал, что оно каким-то образом - вполне возможно - опасно для тебя) лишний раз отсылает не столько к традициям неподцензурного андеграунда, сколько к кэгэбешно-союзписательским методам и Павлу Фамусову.
Оказалось, что мой "эскейп", помимо всего прочего, явился неким тестом, проверкой лично Дмитрия Кузьмина, а заодно и границ его проекта.
Человек, безусловно считающий себя моим главным и единственным благодетелем, как он сможет отнестись ко мне - живому, но уже не имеющему отношения к его проекту, и даже косвенным образом критикующему его? Кузьминское желание руководить, структурировать и давать имена течениям, конечно же, послужило интересам многих поэтов, которых кроме него, наверное, никто бы не заметил и не вытащил на свет. Но любой крупный амбициозный проект в определённый момент входит в конфликт с личными амбициями его создателя, это признак того, что проект ПЕРЕРОС его, и тогда, для того, чтобы идти дальше, нужно где-то смирить себя, слегка сбавить обороты. И в том месте, где Кузьмин должен был смирить свои амбиции и свою обиду, у него не хватило сил, и он проиграл, потому что жизнеспособен только проект, принимающий самые радикальные формы собственной критики. И, случается так, что большие замыслы становятся жертвой мелковатых личных амбиций.
А я, собственно, чего хотел? - чтобы меня по головке погладили!? Нет, немного не так - Кузьмин должен был (не обязательно во всеуслышание, а хотя бы наедине с собой), признать, что КМ, вышедший из "Вавилона", остаётся нашим союзником, потому что мы делаем одно дело - ищем новые возможности существования в слове и в культуре. Только теперь его придётся судить не по нашим, а по его законам, а для этого - если мы, конечно, ценим КМ самого по себе, а не как часть нашего проекта - эти законы надо попытаться понять. Но - никакой либерализм не может простираться так далеко, до полного самоотрицания.
Опять же, можно возразить - ведь, главное же тексты, но если ему ДЕЙСТВИТЕЛЬНО резко не нравилось ВСЁ, что я после этого написал? Нет, это глупость - если бы я не ушел и всё осталось бы по-прежнему, то он, как и прежде, публиковал бы мои тексты, некоторые бы отбраковывал, по поводу некоторых, может быть, недоумевал, некоторые бы, как и прежде, называл блестящими, замечал бы какие-то тенденции, иногда, может быть, где-то осторожно сомневался, не слишком ли такая поэтика чревата самоповторением и т.п. Но в целом, повторяю, ничего кардинального бы не произошло.
Ещё по поводу постмодернизма и воли к власти. Кузьмин часто цитирует Фуко - "автор это способ группировки текстов". Печально видеть, как высказывание человека, всю жизнь боровшегося и разоблачавшего "власть" в разных её проявлениях, используется как чистое, стопроцентное и довольно грубое орудие этой "власти". Сейчас этот тезис показывает пропасть между тем временем, когда постмодернистские идеи обладали революционным пафосом, и нашим, когда их можно использовать вот так. Каков исходный смысл этой фразы? "Текст говорит помимо автора, автор может пропускать через себя и структурировать текстовые массивы, но он не может целиком контролировать текст, отвечать за все его смыслы". В рамках борьбы с лого/фаллоцентризмом это была, безусловно, прогрессивная идея, оперируя же ей в ответ на поставленный мной вопрос о праве публиковать тексты в антологии без разрешения автора, Кузьмин демонстрирует либо недоумие, либо беспринципность, либо сознательно манипулирует. Потому что, когда ему выгодно - в связи с постконцептуализмом, например - он говорит о возрождении автора, о прорыве к прямому высказыванию и т.п. Но иногда нужно поставить на место зарвавшегося автора, правда же? - объяснив ему, что он всего навсего "способ группировки текстов". Сам ты, Митя, способ группировки текстов - хочется сказать каждый раз. Впрочем, всё это лишний раз доказывает, что мышление Кузьмина было и остаётся ограничено постмодернистскими рамками, что ему - при том, что он сам вполне живой автор - совершенно не нужно никакого "возрождения автора". Потому что живой автор это всегда непредсказуемость и неудобство, всегда угроза для структурированного пространства, в том числе для собственных текстов, вошедших в него. Живой и развивающийся автор неизбежно изменяет и перекодирует свои прежние произведения, вследствие чего может заставить и публику тоже переоценить кое-что.
Собственно, именно так я понимаю настоящий "постмодернизм", не "курицыновский" - отвязный и циничный ПМ, ИЗНАЧАЛЬНО оперирующий знаками и подобиями, а другой, "с человеческим лицом", берущий и претворяющий живую поэтическую материю в выхолощенные и деполитизированные тексты, только симулирующие разнообразие, но никак не являющиеся им (так же как пицца или шаурма, в контексте глобального рынка только симулируют аутентичность). Когда я говорю про деполитизированность и симуляцию разнообразия, я не имею в виду недостаточную толерантность, которую часто довольно лицемерно ставят в упрёк либералам. Кузьминская система - не внутри себя, а в общем контексте - воспроизводит структуру репрессивно-толерантного общества. Принимаются все "инновационные" поэтики, однако, курс неизбежно задают люди с определённым социопрофессиональным статусом, определёнными ценностями и определённым взглядом на мир, выражающие, соответственно, определённые групповые или классовые интересы, в том числе, их интерес - не смешивать жизнь и текст, героя и автора. Характерно, что именно среди дизайнеров, копирайтеров, глянцевых журналистов, одним словом, торговцев мнимостями (сам я, конечно, тоже косвенно принадлежу к этому классу, хотя очень хотел бы не принадлежать к нему) развилась "новая искренность" - прямое и очень человечное письмо, помогающее авторам и дальше заниматься своей работой, предоставляя им возможность реального творчества вместо офисного креатива, но оставляя нетронутым разрыв между лирическим героем и социальным статусом автора, потому что переход этой границы может ввести нежелательный этический момент и оказаться роковым для обоих. За поэзией оставляется функция постижения мира, что тоже сомнительно, потому что постижение не есть творчество, мир по-настоящему отражается только в непрерывной связи мысли и действия.
Всё это, конечно, не результат заговора, а совершенно объективные процессы - самые продвинутые и креативные люди, оказавшиеся востребованными на самых передовых и креативных должностях, создают самое передовое искусство. Но это не значит, что все должны следовать такой данности, ей нужно сопротивляться, потому что, я думаю, обречённое представление о "постиндустриальном" капитализме как лучшем из возможных мироустройств, уже далеко не самое передовое.
Всё это лишний раз говорит о том, что преодоление постмодерна лежит именно в пересмотре отношений автора и произведения, текста и реальности, политики и искусства.
Кузьмин отчасти происходит из левой традиции, это очень важно. Во всяком случае, в юности, во времена перестройки, он был комсомольцем, и, зная его, можно быть уверенным, что социалистическое движение много потеряло от того, что Кузьмин направил свою энергию в другой канал. Его продвинутость, причем не в сторону такого поверхностного западничества, а в какую-то свою достаточно глубокую сторону, и тот факт, что он настолько выделяется на фоне реакционного русского литературного болота, во многом связан с этим. Но почему так произошло? Я не знаю подробностей, никогда не разговаривал с ним об этом. Думаю, это связано со сложной борьбой идентификаций, может быть, с выходом гей-идентификации на первый план. Вдобавок к еврейской, которая была у него и прежде - не этнической еврейской, которая абсолютно чужда ему, а, скорее, просто культурной, еврейско-интеллигентской. Ну и что с того, разве геи и еврем не участвовали в разные времена в левом движении? Ещё как участвовали, был даже особый тип пассионарного еврейского гея- революционера, его, например, в молодости олицетворял Аллен Гинзберг. Но с тех пор кое-что изменилось. К началу 90-х, к тому времени, когда у Кузьмина произошёл правый поворот, и те и другие уже не чувствовали себя изгоями в западном обществе. То есть, шла, конечно, и идёт до сих пор, борьба за права геев, но в целом, и те и другие давно уже поняли, что они в западном обществе свои, поэтому вряд ли нужно излишне рыпаться и ставить под сомнение его основы. Евреи то же самое. Нет, конечно же, среди тех и других и сейчас очень много борцов за чужие и свои права, но это люди, для которых сексуальная и этническая идентификация второстепенна. Те же, которые в первую очередь осознают себя геями или евреями, вряд ли станут защищать Иран с законом о смертной казни для гомосексуалистов и ненавистью к Израилю. Кузьмин в своём развитии по-русски прямо и категорично выражает эту тенденцию - движение этих двух проклятых меньшинств вправо, в лоно западной цивилизации. [3], Кстати, бывшие леваки вообще часто становятся самыми оголтелыми либералами. Например, один из лидеров студенческой революции 1968 года Даниэль Кон-Бендит, позже стал официозным политиком, поддержавшим, в частности, бомбардировки Белграда. Это тип, особенно ненавидимый "настоящими" левыми.
Всем было больно, все хотели жить. Разница в уровне самосознания (ни
желание жить, ни способность чувствовать боль - не составляют, вообще
говоря, исключительного свойства человека). Представление о неповторимости и сверхценности всякого человеческого "я" - свойство (и основа) европейской цивилизации. Европейская цивилизация экстраполирует это представление на все человечество - а как же иначе? Но если остальное
человечество (пусть некоторая его часть) этого представления не разделяет
- тогда как? В самом ли деле жизнь человека, знающего о своей (не только,
но в том числе и своей) неповторимости, уникальности и сверхценности,
стОит столько же, сколько жизнь другого, убежденного, например, в том, что долг людей состоит именно в одинаковости, в предельном соответствии
неизменному канону? Традиция гуманизма учит, что всякая человеческая жизнь одинаково бесценна. Ответ хорош тем, что прост. Но позволяет ли он выжить той самой мыслительной и культурной традиции, которая его породила?- говорит Кузьмин теперь.
И потом: "...на Земле идет война, есть жертвы с обеих сторон, но одна из этих сторон - моя". Я считаю, что это чудовищные слова, перечитывая их,
я понимаю, что всё происшедшее между нами не случайно, я безусловно вижу в этой позиции - "крах и гибель постсоветского интеллектуала". Почему? Вся передовая интеллектуальная традиция 20 века пыталась противостоять навязываемым властью большим проектам и глобальным разделениям. Сегодняшний интеллектуал, для которого ценны эти традиции, прежде всего исходит из некоторых базовых вещей, например - возможность реализовывать свою частность, уникальность и неповторимость (в творчестве, в богатой и разнообразной личной жизни) отдельному европейскому человеку даётся благодаря тому, что его государство покупает газ по сниженной цене у Туркменбаши, тирана Туркмении (где, конечно же, "все хотят быть одинаковыми и предельно соответствовать неизменному канону"). А если Туркменбаши прекратит продавать газ по сниженным ценам, тогда у европейского человека будет меньше времени, сил и денег на творчество, личную жизнь и развитие своей неповторимой индивидуальности. В свою очередь, тиран Туркменбаши, для того, чтобы продавать европейскому государству газ по сниженной цене, но при этом не обанкротиться, вынужден закрыть сельские библиотеки и больницы и отменить пенсии. Нужны ещё примеры? Что же, теперь стихи не писать? Сойти с ума от чувства вины? Нет, просто несколько трансформировать свою картину мира, а для начала перестать нести чушь о конфликте цивилизаций.
Иначе ты признаёшь за собой роль придатка тех систем, которые позволяют тебе заниматься каким угодно искусством, разрабатывать любые манеры, дискурсы и поэтики, при условии, что ты не вмешиваешься в политику, в реальную жизнь. И твоё кредо "взрослого" человека (ведь разумный и послушный член современной неолиберальной системы это, безусловно, ВЗРОСЛЫЙ человек, в отличие от разнообразных идеалистов, псевдобунтарей и мечтателей) будет звучать так: "Я человек маленький, занимаюсь складыванием слов. Полагаю, что каждый должен заниматься своим делом. Отношусь к такому-то меньшинству. Мою возможность складывать слова и жить жизнью моего меньшинства обеспечивает армия союзников".
Это - признание того, что никакая индивидуация ни в поэтике, ни в обществе невозможна, потому что замыкание в рамках одного или нескольких меньшинств, отождествление себя с ним, настаивание на уже существующих - национальных, религиозных, гендерных, сексуальных, этнических, территориальных, цивилизационных идентичностях, непонимание или игнорирование того, насколько твоё восприятие обусловлено ими - это отказ от индивидуации, отказ от познания, это, в конечном счёте, пассеизм и реакция, желание остаться в постмодерном мультикультуралистском сегодня, ведущее к новым чудовищным всплескам мракобесия и варварства. Но - Рим уничтожили не варвары - Рим уничтожило христианство, новый культурный проект, новый этап постижения, который зародился фактически вне Империи, и с которым она так ничего и не смогла поделать. Потому что новый этап постижения не может существовать в кабинетах, поэтических сборниках и даже в Сети, он неизбежно - иногда жестоко - утверждает себя в реальности. Так же и сейчас - либеральные концепты, когда-то спасительные и прогрессивные, а по сути, конечно, лицемерные и компромиссные, безнадёжно обветшали, и их носители способны только на то, чтобы самым циничным и жестоким образом попирать свои же собственные нормы, заменяя "абстрактные" универсалистские принципы правами и интересами меньшинств(а)...
Потому что нет частных людей и нет изолированных меньшинств, и нет двух (трех, четырех) противостоящих цивилизаций. И нет сетевых communities, на которые так рассчитывают борцы с тоталитаризмом, вернее, есть, но это не важно. Есть единое пространство, в котором существуют люди и между этими людьми, как и между их поэтиками, существует самые разные, тайные или явные связи. Распутывание этих связей, преодоление старых и создание новых, взамен уже существующих, стихийное проектирование и образование радикально новых групп - работа, ставящая под сомнение сложившиеся национальные, религиозные, цивилизационные, сексуальные, и - о, ужас - имущественные различия - вот путь к солидарности, путь к новому миру. Невозможно обуздать, свести на нет, обезвредить страсть, упрямство, тщеславие, гордость индейцев-сапатистов, поэтов-идеалистов или исламских пассионариев - потому что нельзя обезвредить и свести на нет голоса культур, стоящие за ними, всё это можно только перенаправить, трансформировать, но только личным усилием и ТОЛЬКО ВМЕСТЕ С СОБОЙ, а для этого и частную жизнь, и собственное тщеславие, и мессианство, свойственное меньшинствам (геям, евреям и интеллигентам в огромной степени) необходимо поставить на службу этому новой задаче. Это путь передовой культуры в её связи с новой политикой, которая должна прийти на место тому трупу политики, который разлагается по всему миру и особенно в России сейчас - и именно ЭТО будет движением вперёд, может быть неудачным, проигрышным, но РЕАЛЬНЫМ РАЗВИТИЕМ МИРОВОЙ ГУМАНИСТИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ.
Не хотелось бы заканчивать текст на этой патетической ноте. Вне зависимости
от того, прав ли я в своих построениях, Кузьмин по-прежнему остаётся крайне важной и симптоматичной фигурой, несущей грандиозную двойственность в себе - колоссальные заслуги, прогрессивная, даже революционная - и одинокая - позиция в контексте русской культуры последних двадцати лет и довольно неприглядная реакционная поза в контексте мировой. Я считаю его проект абсолютно состоявшимся на сегодняшний день, однако дальнейшая его судьба - законсервируется ли он (в концептуальном смысле) и станет абсолютно официозным, легитимизирующим псевдотолерантность буржуазной власти (а именно в такой роли он может быть более или менее востребован или просто принят ей), либо будет развиваться и станет альтернативным, представляющим реально демократическое и очень травматичное разнообразие (ежеминутно ставящее под сомнение всю систему вообще) - зависит от дальнейшего поведения Кузьмина, и от поворотов российской и мировой политики.
2004 - 21.03.06.
[1]
Довольно хамское заявление, но я исхожу из того, что Кузьмин, который будет писать историю, не включит меня - как я и прошу -
в неё, так что сейчас я говорю более или менее отстранённо.
[2]
Будем надеяться, что положение выправит и выход долгожданного кузьминского
журнала "Воздух", презентация которого назначена на сегодня. (21.03.06.)
Чему я искренне рад и поздравляю Дмитрия.
[3]
Мне неловко так безапелляционно рассуждать о людях, которым в чем-то
гораздо тяжелее, чем мне. Может быть, меня хотя бы немного
извинит то, что не ощущая себя ни в малейшей степени ни евреем,
ни гомосексуалом, я, тем не менее, всю жизнь был принимаем за
того и за другого, и, соответственно, перенял некоторые комплексы и тех и других.
