Когда вы начали серьезно заниматься поэзией?
12 лет назад – был такой период: домой приходить было опасно, у отца-журналиста были
проблемы с мафией – постоянные звонки, угрозы, поджоги квартиры, потом вообще
потеряли квартиру, родители стали жить где попало. Я блуждал по Москве, с сумкой,
полной книг, ночевал по друзьям и читал стихи всё время. Тогда все и началось очень
серьезно. Такое жестко романтическое начало, без него, наверное, ничего бы не было.
Кто из авторов повлиял на формирование вашего собственного стиля?
Первым стихотворением, потрясшим меня, было «Багровый и белый отброшен и cкомкан»
Маяковского. А потом уже все остальные – от Вагинова до Блеза Сандрара.
Вообще, я хочу сказать – формальная ли тематическая близость к какому-то автору очень
мало значит. Из кого я только ни «вышел целиком», по мнению специалистов - из
Евтушенко, Буковски, Сухотина, Асадова, Бренера, Гинзберга, Могутина, Гришковца....
Это свойство слабой или откровенно предвзятой критики - поставил метку на каком-то
неуютном для тебя явлении, и - как от сердца отлегло, можно успокоиться. На
формирование стиля влияет всё, что человек прочитал, увидел и услышал за всю свою
жизнь. И порождение и восприятие того или иного текста зависит от ситуации,
имманентно заключает её в себе и меняется вместе с ней. Поэтому схожесть поэтик -
это формальное в обоих смыслах, и зачастую случайное совпадение. Все это не
отменяет, конечно, таких категорий, как вторичность, эпигонство, подражательство.
Но это отдельный сложный вопрос.
Помните ли вы свою первую публикацию, и тяжело ли она вам далась?
Это была короткая проза в альманахе «Вавилон». Спокойно далась. Мне тогда как-то
больше нравилось читать чужую поэзию и думать о ней.
Какие задачи ставит перед собой социалистическое движение “Вперед”? Какой
вы видите свою роль в рамках данного движения?
Задача - изживание капиталистической собственности и рыночных отношений, всего того,
что когда-то было прогрессивным, а теперь только активизирует чудовищные варварские
пережитки, провоцирует возврат к варварству, к этническим, расовым,
конфессиональным разделениям. Мы живем в эпоху реакции. Настроения общества
напоминают, как какие-нибудь деды на завалинке в 18 веке рассуждают о том, что,
дескать, человеку полететь не дано, а те, кто пытались до сих пор, заканчивали плохо –
икары какие-нибудь. Но уже через какой-нибудь год изобрели воздушный шар, ещё через
два поколения – дирижабль, потом аэропланы, а ещё 50 лет человек в космос полетел!
В нашем случае годом вряд ли обойдется, но, как бы то ни было, мы считаем, что
прогресс неизбежен, что классовая структура общества в итоге сойдет на нет, но за это
нужно бороться. Процитирую Александра Тарасова: Интеллигенция должна осознать,
что она – представитель иного способа производства, не товарного. Она часть
будущего бесклассового и нетоварного общества, безгосударственного общества
прямой демократии, общества
принять свою роль революционного агента. В этом – смысл ее исторического
существования.
Я думаю, художнику нужно отделять себя от буржуазии любой ценой, любыми ухищрениями,
которые, конечно, все равно не спасают, но дают хотя бы минимальный зазор,
минимальную возможность иногда видеть и говорить отстранённо. И поскольку
интеллектуалы и художники больше всех переживают кровавый исторический опыт, то
их главная задача - стараться, чтобы человечество шло по этому неизбежному пути с
наименьшими ужасами и потерями. Каким образом стараться? Работать на познание, на
просвещение, внушать буржуазии, что те формы общества и сознания, которые в
реакционные эпохи кажутся вечными и естественными, на самом деле, историчны и
преходящи, и потому за них не надо цепляться, именно это и приводит к крови и жертвам.
Но есть и ещё одна ловушка. Интеллектуалу хочется думать, что все изменения в мире
начинаются у него в голове. Он видит, что реальность сложна и многообразна, что текст
безбрежен, а любое действие это всегда ограничение и неизвестно ещё, что оно принесет.
Активисту, напротив, часто кажется, что всё элементарно, достаточно прямого жесткого
действия, чтоб изменить мир. Роль интеллектуала/художника я вижу в том, чтобы
понимание сложности и многообразия явлений не блокировало возможность действия –
то есть в том, чтобы, в конечном счете, стиралось само разделение на «интеллектуалов» и
«активистов». Впрочем, это всё обобщения. Про себя могу сказать, что просто иногда
участвую в каких-то мероприятиях, иногда пишу статьи или перевожу, иногда ещё что-то.
Каково на ваш взгляд оптимальное соотношение политики и искусства, поэзии и
общественной позиции для автора?
Быть абсолютно свободным в творчестве, честно выражать себя, понимая при этом, что
ты – пока ещё не столько «часть будущего бесклассового и нетоварного общества»,
сколько часть разорванного буржуазного мира и твоя задача – выразить его через себя на
эмоциональном уровне, а на сознательном – максимально осмыслить и постараться
предложить выход. В этом разница – современное общество уже давно нормально, часто
даже с восторгом воспринимает критику себя самого – художник может сколько угодно
демонстрировать ужасы и пороки современного мира, но как бы говоря при этом: «я
такой же как вы, я плоть от плоти этого общества, поэтому я и могу показывать его.
Выхода нет, и нам всем придётся как-то тут мириться и устраиваться». Но, если вдруг
автор начинает претендовать на нечто большее, на некий, пусть даже слабо брезжущий
выход впереди, то только что вменяемые и вроде бы даже самокритичные люди
превращаются в всбесившихся буржуазных свинок, которых уязвили в самые больные
места.
Что вы можите сказать по поводу иных писателей, поэтов, художников,
разделяющих левые убеждения, к примеру, Цветков, Лимонов... и т.п?
С интересом отношусь к Лимонову и Цветкову, как к писателям. Одно время
симпатизировал НБП. В культурном смысле это линия 90-х, когда казалось, что
ненавистному мировому (или российскому) порядку можно противопоставлять все, что
угодно – фашисты так фашисты, террористы так террористы, художники, панки, исламисты –
пожалуйста! Этакий карнавал сопротивления, очень эстетически эффектный. И
одновременно такая битва божков - «Лимонов против Путина», «Лимонов против
Жириновского», «Путин против Ходорковского» - божки, которые вполне могли бы быть
вместе на Олимпе, но – что-то не вышло, кошка перебежала, и вот – приходится воевать
друг с другом, выяснять отношения, привлекая для этого разнообразные идеологии и
человеческие массы. «Политика – дело богов» - говорил Лимонов. Политика - дело людей
– считаем мы. Не Лимонов против Путина, а новый мир против старого. Перед нами
стоит реальная, сложнейшая задача – увидеть за такими противоречивыми фигурами, как
Ленин и Троцкий то грандиозное предложение, которое Россия сделала миру в 1917 году
и на которое капиталистический мир ответил сначала интервенцией, колоссальным
давлением, потом нацизмом, потом атомной бомбой, потом вынужденным откатом к
социальному государству, теперь – когда этот вызов окончательно иссяк с уходом
Советского Союза – волной неолиберализма, подъемом бушизма, фундаментализма,
реакции. А для этих людей все просто – Сталин так Сталин, Пол Пот так Пол Пот.
Гитлер? – почему бы и нет. Любыми детальками можно орнаментировать свой
индивидуальный проект, всё можно включать в поле бесконечного спекулятивного
анализа. Важно, что эта линия оказалась очень медийно востребована. Но это есть и на
Западе. Я читал интервью с Жижеком в последней «Афише». Для глянцевого журнала
«Index» с ним беседует модный фотограф Вольфганг Тильманс. И вот насколько уверенно
чувствует себя Жижек в этом контексте, как умело он выдает тот блестящий эпатаж,
который от него требуется: «я левак-фашист», «чем больше я читаю о сталинизме, тем
больше он меня восхищает» и так далее. Когда в начале 2000-х стало ясно, что
либеральный проект в культурном смысле провален, что либеральная литература слаба и
старомодна, российский глянец и модное книгоиздание инстинктивно схватились за
«красно-коричневых» - Лимонов, Дугин, Проханов и т.д. Сейчас этот проект в России
сходит на нет, и вместо него к интеллектуальной гегемонии рвутся уже чистые
националисты - мрачные порождения дикого капитализма с заклинаниями о «неруси» и
т.п. За кого возьмется глянец, дожевав Дугина с Лимоновым? Может быть, за леваков?
Может быть, та же «Афиша» начнет применять элементы марксистского анализа в своих
анонсах? Вполне возможно. Основной проблемой для искренних левых станет
тогда - найти путь между сектантским замыканием и медиатизацией. Собственно, это
проблема, которую я пытаюсь решить для себя уже три года.
В чём вы видите суть нонконформистской позиции для автора, и в чем, на ваш
взгляд, заключаются ее отличия в России и на Западе?
Фукианская концепция интеллектуала, который должен сражаться с всепронизывающей
властью в каждой отдельной точке, и на Западе, то есть, на своей естественной почве, во
многом заплутала в словах, а в России в 90-е годы и до сих пор, просто стала
бессмысленной снобистской игрушкой, оторванной от реальности – потому что Фуко, как
и вся новая французская философия, вышел из Маркса, а у нас Маркса все последнее
вермя как бы не было. Однако базисная реальность в России сейчас абсолютно
марксовская, и, так же как Фуко и Делез, да и, например, Хардт и Негри, все эти важные
сами по себе философы, без Маркса повисают в воздухе, так и деятельность левого
интеллектуала в отрыве от низового активистского движения обречена. И на Западе
ситуация изменилась: упадок представительной демократии, постепенный демонтаж
социального государства, проблемы с иммигрантами, националистические,
неонацистские вызовы – все это требует новых, на мой взгляд, более коллективных
подходов, новых Сартров и Фуко, способных воспринять нужные импульсы снизу и
сформулировать их.
Отдельно хотелось бы спросить о вашем отношении к творчеству Александра
Бренера, знакомы ли вы с ним лично?
Один раз встречался с ним в Питере, подарил ему свою книжку. Ночью в поезде лежал и
думал: хорошо бы предложить ему такую акцию: я читаю свои стихи, а он их
параллельно ругает - кто кого переорет. Потом подумал, что он наверняка нарушит
договоренность и сделает что-нибудь непредусмотренное. Так что нужно будет перед
началом акции объявить: вообще-то мы задумали то-то и то-то, но наверняка Александр
собирается сделать что-нибудь непредусмотренное. Среди ночи я проснулся и увидел
Бренера, сидящего напротив меня, через проход, на боковом кресле, и смотрящего в окно.
Долго лежал и пытался понять, сон это или нет. Утром проснулся и увидел - на том месте,
где он сидел, никого нет, но на краю стола лежат очки, направленные прямо на меня! Так
и не знаю, сон это был или нет. Я к Бренеру отношусь очень хорошо. Чем больше слышу
о нем гадостей, тем лучше отношусь. Его можно во всем обвинять – в спекуляциях, в
профанациях, в инфантильном пафосе, в индивидуалистическом мелкобуржуазном бунте,
в «преодолении искусства», но посмотришь на современную арт-тусу (которую он,
кстати, до сих пор сильно невротизирует своей руганью) и увидишь всё точь-в-точь, как
он говорит: копошение мелких сущностей, поставляющих конъюнктурные однодневки,
тайно ненавидящих друг друга, изливающих друг другу в глаза (а чаще за глаза) потоки
желчи, дерьма, помоев.
Кто из ныне живущих поэтов для вас лично наиболее интересен, чью поэзию вы
считаете значимой, и кто, как вам кажется, незаслуженно находится в тени?
Все, что делает Дима Воденников, мне кажется очень и очень серьезным. Опять–таки,
можно по-разному относиться, но это человек, по поводу которого уже не хмыкнешь
пренебрежительно и не отодвинешь его легонько в сторону. Чтобы отвергать или хотя бы
достойно критиковать его, нужно вкладывать в это столько же сил, сколько вкладывает в
себя он сам, а это очень мало кому доступно. Впрочем, Дима, кажется, уже заставил всех
себя полюбить, а люди, настроенные критически, махнули на него рукой, так что
критиковать его особенно некому. Но, может, я ошибаюсь. Мне также нравится Мария
Степанова, в которой способность очень мощной модернистской работы со словом
соединилась с такой характерной, срединной и банальной для этого времени и этого слоя
профессиональной включённостью в медиа-структуры. Но эта включенность в её случае не
выражается тематически, а позволяет автору ощутить то колоссальное информационное
сопротивление, которое он должен своими такими традиционными модернистскими
средствами – средствами максимально насыщенных энергией слов - преодолевать.
Но это всё такие бесспорные фигуры, что даже как-то скучно называть их. Есть поэты,
которых с одной стороны, не понимают простодушные читатели и сочинители, с другой -
почему-то недооценивают и опытные. К таким относится Андрей Сен-Сеньков,
уникальный поэт, единственный настоящий эстет в современной поэзии. Есть также
немолодые, всегда изумляющие меня поэты Михаил Нилин и Фаина Гримберг. Никаких
неожиданных или совершенно новых имен назвать не могу.
В каком положении сейчас находится русская поэзия, можно ли подобрать к ней
какие-либо эпитеты?
Какое-то латентное цветение. Масса разных растений, сцепившихся во вражде или в
любви, но тотально зависящих друг от друга, и поэтому воспринимать их можно только в
одном дендрариуме, под одной пленкой или стеклом – главное, вместе. «Вместе, вместе,
как волосы в тесте» - как писал АБ.
В одной из своих публикаций вы затрагивали вопрос значимости интернета для
литературы. Как вы относитесь к этой проблеме и к различным интернет-
изданиям, порталам, посвященным поэзии, прозе и проч?
Да, именно ситуацию в Интернете я и имею в виду, поскольку там происходит основная
жизнь. С одной стороны, происходит своего рода восстание поэтических масс,
надеющихся на свою долю признания, славы, или, как минимум, понимания, и зачастую
находящие его среди себе подобных. С другой стороны, продвинутые
поэты-«авангардисты» недоумевают – они же такие дико крутые, профессиональные и
феноменальные, за ними будущее, откуда же взялись эти толпы бескультурных
графоманов, и почему они тоже чего-то хотят? Кстати, похожая ситуация в современном
искусстве – актуальные художники не могут понять – мы же такие актуальные, почему же
народу и власти ближе Софронов, Шилов и Андрияка, когда же, наконец, вся власть и все
деньги будут принадлежать нам?!
Планируете ли вы и в дальнейшем публиковать собственные произведения сугубо
на персональном сайте, или есть институции, с которыми вы готовы сотрудничать?
Я готов сотрудничать с симпатичными мне левыми проектами, потому что мне кажется
необходимым возрождать левое, в первую очередь, марксистское, мышление во всем – в
миропонимании, в политике, и искусстве. Если я могу как-то способствовать этому
– очень хорошо. Я могу искренне и честно сказать, что абсолютно свободен от
конкуренции с другими литераторами, свободен от будущей истории искусства, от связей
с теми, кто пишут её или будут писать. Меня могут принять туда в том или ином виде
или не принимать вообще. Я знаю только, что у меня есть очень редкое и ценное для
современного художника качество – возможность связи с аудиторией, то есть с людьми,
далекими от моих личных эмоциональных, интеллектуальных, идеологических, не знаю,
каких ещё… сексуальных, может быть, - проблем. Связь поверх контекстов и репутаций,
поверх медиа. Поверх спектакля. Это связь минимальна, что-то вроде нити, которая
может истончаться до минимума, может расшириться, а может в любой момент порваться
навсегда. Но её наличие означает возможность универсального, то есть, политики в
деполитизированном мире, разделенном на слепые сектора, мнимо толерантные или
прямо враждебные друг другу.
Возможно ли в наше время существовать на доходы от публикаций, и при этом не
идти на компромисс с вещами заведомо чуждыми и даже враждебными по духу?
Да, возможно – для этого нужна такая степень толерантности, чтобы вещей заведомо
чуждых и враждебных по духу просто не было – ни в политике, ни в идеологии, ни в
культуре. Это такая особая нравственность и духовная красота, которая свойственна
сейчас очень и очень многим российским интеллектуалам, работникам СМИ, деятелям
культуры.
Вы так же известны как переводчик с английского, думаете ли продолжать свою
практику в данной сфере? Чем вам оказался близок именно Ч. Буковски?
Да, если попадется что-либо суперактуальное для меня. Но крупные издательства давно
работают на потоке, мне это не интересно. Последнее, что я перевёл, была статья о
профсоюзном движении в Европе.
Насчет Буковски. Говоря о себе те или иные вещи, писатель одновременно формирует из
себя такое прозрачное зеркало, в котором читатель видит мир, как он есть. "Мир как он
есть" для читателя – это его одиночество, любовная мука, смерть. Но даже эти, такие,
казалось бы вечные и незыблемые вещи, в подавляющей степени зависят от множества
разных, часто не осознаваемых человеком условностей – социальных, идеологических,
культурных предрассудков и наслоений. Буковски умел выпрыгнуть из этого всего,
одержать минутную победу над этими условностями, а, значит, над беллетристикой, над
искусством вообще. Минутную, потому что в следующий момент всё это настигает и
автора и читателя, и нужны дальнейшие неимоверные усилия. Собственно, это и есть
писательский дар - когда личные черты и внешние обстоятельства человека уникально
связываются и выворачиваются таким образом, что выбрасывают его куда-то вверх или в
бок, оставляя один на один с этими холодными вечными вещами, и только с этого
начинается его возвращение – его личная история, его частный свободный выбор. И его
задача – передать эту возможность читателю. Это на самом деле очень редко бывает и
чем дальше, тем реже, потому что человек, тонущий в информационном потоке, не
способен выбраться из него, он может только вбросить ещё информации. И писатель в
том числе. А художник тем и отличается, что порождает знание, а не информацию.
Пройдет время, и станет ясно, что Буковски это никакой не модный, не культовый и не
эпатажный поэт и писатель, а чуть ли не единственный реальный классик конца 20 века.
Как вы относитесь к политической ситуации в Республики Беларусь, и знаете ли
что-либо о происходящем в социокультурной сфере этой маленькой, но очень
гордой европейской державы?
Трудно высказывать ситуацию, внутри которой не существуешь, приходится обобщать. Я
рад за людей, которых устраивает социальная политика Лукашенко, как и за тех простых
людей, кто хорошо чувствует себя в путинской России, кто получил простые буржуазные
радости, недоступные прежде. Но система, построенная на марионеточности, на
симуляции политической жизни, на политтехнологиях, на деполитизации, на тотальном
конформизме интеллигенции и на процветании определенного, пусть даже немаленького,
социального слоя, обречена. Политика прорывается неизбежно, например, сейчас в
России, где стихийные уличные выбросы из-за массы замазанных проблем и слабости
левых становятся всё более националистическими. Что касается гордого противостояния
мировому порядку, на которое претендует как страна-изгой Белоруссия и как крупный
фигурант Россия, то оба президента одинаково несостоятельны на фоне, например, Уго
Чавеса, чья сильная антизападная харизма не сковывает людей, а, наоборот, побуждает их
участвовать в политической жизни, самоорганизовываться, понимать, что к чему, делать
осознанный выбор, защищать свои права. Хотелось бы чтобы, тот левый подъем, который
происходит в Латинской Америке, нашел себе реальных союзников в других частях
света. Ни Белоруссия, ни Россия при их теперешних режимах не подходят на эту роль.
Знакомы ли вы с творчеством белорусских поэтов, писателей, художников? Дело в
том, что в Беларуси более 80 процентов населения русскоязычное, а потому большая
часть писателей и поэтов ищут свое место в России, русских изданиях?
Художников, про которых известно, что они именно белорусские, я не встречал.
Сентябрь 2006г.
Беседовал Евгений Большаков.
Специально для литературного журнала “БЛ–ять!”
