“ДОПРОС ХОРОШЕГО ЧЕЛОВЕКА В СЕБЕ”
Разговор с Сергеем Огурцовым для газеты "ЧТО ДЕЛАТЬ?".
17 марта 2006 года рабочие ярославского завода "Холодмаш" заблокировали
руководство предприятия в кабинетах, требуя погасить многомесячный долг по
зарплате, сохранить "Холодмаш" от остановки путем его национализации, не
допустить массовых сокращений при банкротстве, которое грозит фабрике.
После согласия замгубернатора по промышленности вести переговоры, рабочие
освободили директоров. Переговоры с участием рабочих активистов, представителей
администрации предприятия и областных властей, как и следовало ожидать, зашли в тупик.
По-этому, следующим шагом стал организованный нами совместно с рабочими митинг и
перекрытие одной из важнейших улиц города. Точку в противостоянии поставила голодовка -
председатель заводского свободного профсоюза Ольга Бойко и несколько ее коллег
забаррикадировались в одном из помещений заводоуправления, из окон были вывешены плакаты
с требованиями выплаты зарплаты и сохранения завода. К сожалению, и в этом случае
заводской администрации удалось выйти из положения. Как только участникам голодовки
было объявлено, что все задолженности перед ними погашены, большинство из них
отказались от продолжения борьбы.
Московский поэт Кирилл Медведев провел 5 июня в независимой галерее "Франция"
вечер в поддержку холодмашевцев, посвященный творчеству Александра Бренера и
Велимира Хлебникова. Акция не ограничилась идентификацией с "низовым"
протестом: оставаясь в рамках культурного, "элитарного" события, Кирилл собирал
деньги в пользу рабочих, эксплицировав прямую финансовую связь, почти всегда
остающуюся за кадром даже "ангажированного" искусства, где политические выставки
создаются на средства спонсоров или гранты. Данная акция, поддержанная движением
"Вперед!", стала одной из редких в российской литературной среде демонстраций четкой
политической позиции и солидарности с протестным движением.
СО: Кирилл, три года назад ты отказался от публичных выступлений, от
участия в проектах, организуемых государством и культурными
инстанциями. Затем был отказ от авторских прав, подтвердивший выход из
литпроцесса. После такого анархического начала, ты становишься членом
“Вперед!”, проводишь акцию в поддержку “Холодмаша”, что выглядит как
все более четкое оформление политической позиции.
КМ: К чтениям я, как и декларировал, возвращаться не намерен,
возвращаться в литературный процесс было бы бессмысленно. Меня
интересует акция как возможность внеинституционального действия, шире -
связь между творческой независимостью художника и его политической
ангажированностью, а ещё шире - связь между «элитарной» (чудовищное
слово!) культурой и «низовыми» освободительными процессами - я хочу
развивать эту тему и теоретически и практически, насколько это возможно.
Понимая, что даже от не самого известного художника, так же как от совсем
не известного человека, кое-что зависит. "Ха-ха-ха, - слышу я, - Медведев от
чего-то там отказался." Конечно, лучше, если бы отказывались
Серебренников или Гришковец, но поскольку они этого делать не будут, то
это будет делать Медведев. И это будут делать совсем безвестные люди, те
же рабочие, - бастовать, голодать и прочее.
Были моменты в истории, когда актуальное искусство и актуальная политика
сходились вместе. Самый яркий пример – Октябрьская революция, когда
прорыв в искусстве и сознании масс совпали, что дало несколько лет
странного альянса новой власти и авангардистов, и массу упущенных
возможностей, которые интригуют до сих пор. Такие упущенные моменты
случались и потом – например, рубеж 50х-60х. C одной стороны,
выступление рабочих в Новочеркасске, другие подобные брожения, с другой
– бешеный культурный подъем, вспыхнувший интерес к реальным Марксу и
Ленину, «Застава Ильича», раннее шестидесятничество с его верой в
социализм. Ещё не было четкого разделения на официоз и андеграунд, и,
например, Вознесенский вполне мог оказаться и в эмиграции и в подполье.
Буквально два-три года и всё закончилось – суд над Бродским, формирование
андеграунда как особой зоны со своими, во многом патологическими
комплексами и амбициями – пресловутые «эстетические» (а не
политические) расхождения с Советской властью, ставшее в итоге тотальным
представление о политике как о чем-то низком и недостойном, уклон в
мистику как спасение от «профанической» советской жизни и т.д.
Одновременно - институциональная и творческая деградация
шестидесятников, от которых подпольщики отталкивались во всем, от
поэтики до жизненного поведения, буквально лепили себя от противного
(«если Евтушенко против колхозов, то я за»). А ведь старшее поколение,
например, Соснора, признавало того же раннего Вознесенского как серьёзное
поэтическое явление. Это были две мощнейшие силы тогда – свежая культура,
реально востребованная людьми после сталинского зоопарка, и пролетариат,
чувствовавший, что «оттепель» – это для кого-то другого, а его толкают
в новую клетку. А в результате из двух возможных финалов Советского Союза,
предсказанных в свое время Троцким – восстание пролетариата против
совбюрократии или капиталистическая реставрация руками оной – сбылся
второй. Перестройка – ещё одна упущенная возможность. Не хотелось бы
проиграть в очередной раз, когда бы ни сложилась такая ситуация.
СО: Но поэзия куда как более, нежели искусство визуальное, остается скорее
частным делом пишущих – причем многие видят в этом шанс личной
свободы. Где же для тебя индивидуальная жизнь художника размыкается во
всеобщее, где начинается политика? В чем заключается специфическая
миссия поэта в “культуре сопротивления”?
КМ:
Освобождением сознания, поиском изысканных и сложных, или каких-
угодно форм ты вполне можешь заниматься после работы или даже во время
неё, сейчас у части людей имеется такая возможность. Ты даже можешь
заниматься этим вместо работы – полагая себя проклятым поэтом,
застенчивым добродушным гением, или свободным неангажированным
интеллектуалом, борящимся с масскультурой и тому подобное.
То, чем занимается художник – его частное дело пока он это никому не
показывает. Как только происходит некая презентация искусства – с этого
момента все разговоры о частной позиции заканчиваются и начинается спрос
с автора как с публичной фигуры. Здесь начинается политика – прежде всего
потому что искусство – один из способов легитимации политических
режимов. И то, как художник распространяет свои произведения – часть его
политической позиции. А четкая политическая (во всех смыслах) позиция –
залог настоящей свободы и состоятельности художника. Потому что его
свобода обязательно включает в себя осознание условий, в которых он
работает и распространяет свои работы. Для того, чтобы считать себя тем,
кем ты хочешь себя считать – независимым интеллектуалом или свободным
художником – для того, чтобы твои сложные экзерсисы были хотя бы
теоретически доступны читателю, чтобы он понимал для чего всё это нужно
вообще, требуется политическое – в разных смыслах этого слова – усилие.
В искусстве художник может быть несознателен, гнусен или даже реакционен - это нормально, потому что он прямо, честно и стихийно выражает свои эмоции - в политике же он пытается это знание о себе и о мире претворить в действие, сделать так, чтобы всё это в итоге служило абсолютно осознанным задачам - познанию, просвещению и освобождению.
Мне близок марксизм: содержанием и функцией истории я считаю борьбу за
освобождение. То есть, за возможность человека решать свои вечные
проблемы (одиночества, смерти, любви) будучи свободным существом, а не
карликом, отчужденным от себя и от других, задавленного необходимостью,
идеологией, масскультурой. Меняющиеся культуры, стили, религии, это, так
или иначе, оформление этой борьбы,
лучшее в культуре и в каждом отдельном художнике – это воля к выходу за пределы себя, своего контекста, класса, нации, культуры – к
универсализации, к солидарности, к объединению. Но для того, чтобы
отменить себя, нужно себя познать.
Например, У Хлебникова, в его левопочвенном сознании идентификации вырастают
одна из другой, но и существуют одновременно: сначала малая родина –
северное побережье Каспия и Калмыкия - «Конецарство, ведь оттуда я»,
потом некая общерусскость, потом панславизм (причем на уровне языка, на
глубоком корневом уровне), потом единый евразийский организм (опять же
осознанный через единство мифологий), и наконец, абсолютная глобальность
- то, за что его называли Председателем земного шара. Это соединение
авангардного начала с традиционалистским – очень ценно, только не в
дугинском и не в джемалевском смысле, а наоборот - человек должен пройти,
познать в себе все эти начала, но не для того, чтобы фетишизировать их,
отделять своих от чужих, Евразию от Атлантики, неверных от правоверных,
авраамитов от язычников и так далее, а наоборот, чтобы видеть и осознавать
в себе эти культурные реалии, а значит уметь от них отказаться, подчинить
их тому, что РЕАЛЬНО объединяет и разделяет людей - сейчас это
включенность в одну глобализированную систему отношений и то или иное
положение внутри неё.
Это для меня - основы альтерглобализма, как я его понимаю, в противовес
глобализации как отмене истории, отмене борьбы классов и – следовательно
- низведению культуры и культур до безопасного набора знаков, которые
можно расставлять в любом порядке, манипулировать ими в политике,
использовать в рекламе, в туристическом бизнесе. Существуют Сцилла и
Харибда – с одной стороны, фундаментализм, то есть, культура, которая, как
писал Мандельштам «помогает начальникам держать в повиновении солдат
и помогает судьям чинить расправу над обреченными», с другой – вроде бы
свободное, но отчужденное невидимым барьером от социальной,
исторической, политической действительности, творчество, за которым уже
не стоит культура как требование, как насилие, диктат, как то, что
необходимо преодолевать.
Я думаю, что искусство должно обязательно а)завораживать и потрясать,
б)склонять к размышлению и анализу. Первое без второго – попса или
пропаганда, второе без первого – умозрительный, бесчувственный, головной
продукт. Сочинение песен, перевод, критика, писание стихов это для меня,
по сути, разные стороны одного и той же задачи - соединения поэзии,
критики и перевода, то есть, так или иначе, работа с чужими текстами, со
словами и представлениями мертвецов, которые стараются подчинить тебя,
навязать свой голос, а значит, свой взгляд на вещи, а значит, возможно, и
свою судьбу, и ты пытаешься, с одной стороны, опереться на них, состояться,
высказаться с их помощью и дать им слово, но остаться при этом самим
собой, не дать им сожрать себя. В сочинении песен, очень физиологичном
процессе, это особенно видно – как ты пропускаешь через себя, через свой
опыт все эти завораживающие голоса, вопли, нашептывания, чревовещания,
ты рискованно отдаешься этому, но и осмысляешь одновременно, и видишь,
я бы так сказал… бесконечный путь разума впереди.
СО: Сегодня в России поэзия находится в дискурсивном и художественном
гетто: интерес к ней низок, институций нет, рынок не развит – а значит, и
интеграция в “общественную жизнь” крайне слаба. Среда формируется как
либеральный союз литтдизайнеров, не спорящих ни о политике, ни об этике.
Как ни странно, при этом и эстетическое развитие едва заметно. Что ты
думаешь о перспективах поэзии, о молодых авторах?
В поэзии заложено всё, поэзия это слепок состояния общества, это зёрна
его будущего. Степень интереса общества к поэзии это степень его интереса
к самому себе и к своему будущему. Современный российский человек сам
себе мало интересен, он живет одним днем, занят постоянным бегством от
себя и система потребления предоставляет ему большие возможности для этого.
Новое поколение (80-х годов) порождает, в основном, насколько я заметил,
достаточно страстные и малоструктурированные тексты, где все вместе -
частные переживания, литературные впечатления, мировые катаклизмы –
такая бесконечная песнь мятущейся человечности внутри монитора. Читая
их, я вспоминаю Брехта – «Допрос хорошего человека». «…Ты хороший
друг. Но хороших ли людей? Ты умен. Но кому служит твой ум? Ты не
заботишься о своей выгоде. А о чьей? …учитывая твои заслуги и
достоинства, мы поставим тебя к хорошей стенке и расстреляем тебя из
хороших винтовок хорошими пулями, и потом закопаем хорошей лопатой в
хорошей земле». Впрочем, это всё и ко мне относится, это моя тема – допрос
хорошего человека в себе.
Основной интригой для моего поколения (это примерно 68-78 годы) было и
есть столкновение с новым, буржуазным, глянцевым миром – попытки
ужиться с ним, игнорировать его, бороться с ним, или использовать для
своего индивидуального проекта. Соответственно, на этом фоне,
сформировалось, по-моему, много интересных авторов. И сформировались
они в тот момент, когда у каждого определилась своя «социальная судьба»:
кто-то глянцевый журналист, кто-то дизайнер, кто-то копирайтер, кто-то
радиоведущий, кто-то красильщик в театре, кто-то врач, кто-то маргинал – ей
можно следовать или пытаться её изменить, о ней можно писать в стихах или
не писать, но именно её соединение с письмом и дает прорыв, позволяет
автору состояться.
У нового поколения этого пока соединения не произошло. Хотя каждый из
них и по работе и творчески связан с Интернетом, но это тоже ещё не
осознается как признак особой социальной ангажированности и
зависимости. Например, прорыв, может произойти, если осознать, что
Интернет у них могут отнять. Как минимум, представить это необходимо -
поскольку Интернет для них нечто само собой разумеющееся, неотъемлемое,
не просто орудие, но и во многом источник смыслопорождения, поэтому я и
говорю о нём. Представить себе - закрыли Интернет. Ну, хотя бы частично -
запретили материться в нем или писать о сексе. Куда идти? На улицу? Кто-то
вообще прекратит писать. Но, по крайней мере, быстро закончатся все
разговоры о том, что художник свободен от политики. Политические
активисты это всё уже проходили и проходят сейчас.
СО: Прямой активизм. Должен ли интеллектуал, художник, поэт быть
непосредственно вовлечен в него?
С одной стороны, один хороший активист сейчас важнее десяти сетевых
теоретиков. И, конечно же, активизм дает опыт, который ставит мозги на
место. С другой стороны, всегда есть соблазн просто махать флагом и
козырять количеством отсидок и вызовов в ФСБ. Молодой активист - сейчас
главным образом в виде нацбола, становится культурным героем.
Всё это, конечно, так или иначе, эстетизация политики, поэтому основной
вопрос - для чего твой активизм тебе и для чего он остальным? Для твоего
личного (или чьего-то ещё) красивого индивидуального проекта или для
общего дела, в котором твоя личная состоятельность, неважно, художник ты
или кто-то ещё, определяется через общую и наоборот?
Кабинетный интеллектуал такое же ущербное явление, как не думающий,
тупо идущий за вождем активист.
